Необязательная страна

Наср Вали

Обама реагировал на израильскую непреклонность и арабское разочарование примерно так же, как на острые проблемы из-за Пакистана: он уходил от них. Периодически Белый дом повторял свое намерение совершить прорыв в мирных переговорах, особенно в случае грозящего кризиса, такого, например, как угрозы палестинцев потребовать признания ООН их государственного статуса в сентябре 2011 года. Однако, какими бы ни были его намерения и цели, президент отложил эту проблему в «долгий ящик». Обама не хотел быть втянутым в эти дела, и к концу второго года его пребывания на посту президента отношения с Израилем концентрировались только на решении ядерной программы Ирана.

Отношение Белого дома к арабо-израильской проблеме отражало более широкое желание администрации дать «задний ход» в деле вовлеченности США в ситуацию на Ближнем Востоке. Но этой цели было не суждено сбыться из-за начала «арабской весны». Америка стала сворачивать все свои дела,

когда в декабре 2010 года молодой продавец фруктов в малоизвестном тунисском городке поджег себя в знак протеста против повседневной несправедливости и диктатуры, от которой страдал он и многие его соотечественники. Сюжет о Мохамеде Буазизи распространился в социальных сетях, когда тот умирал в больнице. И колеса истории завертелись, казалось бы, на пустом месте. Обама понял, что происходит в арабском мире; в своей инаугурационной речи он обратился к «тем, кто цепляется за власть, прибегая к коррупции и обману, заставляя замолчать инакомыслящих», сказав, что они оказались «на неверном пути в истории»¹⁷⁸. Он обратился также к тунисскому восстанию со словами о том, что отчаянный акт самосожжения Буазизи дал старт и «вдохновил всех нас, кто верит в то, что каждый человек, мужчина или женщина, имеет определенные неотъемлемые права»¹⁷⁹. Однако риторика Обамы не стала компенсацией пассивной и невразумительной реакции на далеко идущие события.

В начале 2011 года Ближний Восток представлялся готовым воспринять демократию – нет возможности полагать, что преобразования произойдут без более значительного стратегического воздействия. Результат многое значил бы для Америки, может быть, даже окончательное удовлетворительное решение для всех на Ближнем Востоке привело нас в замешательство, выглядело угрозой для нас, опустошило наши карманы и охладило кровь наших солдат. Это могло выглядеть как благое намерение, сегодня существует множество подтверждений тому, что «арабская весна» приведет к власти непросвещенные новые режимы, гибридные правительства, смешивающие выжившие силы безопасности с нарождающимися исламскими партиями различного оттенка. Будут идти гражданские войны, разваливаться государства, вестись преследования по религиозным признакам, произойдут гуманитарные катастрофы, будут рушиться экономики, возникать новые внешнеполитические проблемы (варьирующие от потепления отношений между Египтом и Ираном до новых вопросов борьбы с Россией и Китаем). Ничто из этого не напоминает звучный марш в направлении демократии и экономического процветания и никакого четкого принятия новых институтов и норм.

Но мы не знали этого наверняка в бурные и обнадеживающие дни начала 2011 года. Да и сегодня мы не можем сказать, что «арабская весна» стала бы таким разочарованием, если бы мы в срочном порядке занялись делами региона и силой изменили бы там экономическое развитие, оказав содействие раздутому общественному сектору для его перехода к реформам и интеграции в глобальную экономику. Мы были бы свидетелями воздействия на результаты, если бы у нас была какая-то иная стратегия, помимо полного безразличия к данному региону, и если бы мы продемонстрировали готовность возглавить эту работу. Возможно, нам не удалось бы избежать конфликтов и гуманитарных катастроф, но мы могли бы оказывать заметное воздействие на те страны, которые прошли начальный этап смены руководства и в обстановке головокружения от побед нуждались в помощи, особенно в экономической сфере.

По мере разворачивания чрезвычайных ситуаций в Белом доме созрело нечто вроде этакой уверенности. Обама оставался при своем намерении покинуть Ближний Восток, и он не собирался позволить, чтобы его отвлекли от этой миссии неожиданным возникновением протестного движения во имя демократии, разваливающихся диктатур и надвигающихся гражданских войн. Он не знал, приведет ли «арабская весна» к повсеместному распространению демократии или к продолжительному периоду нестабильности, однако, независимо от этого, он был убежден в том, что Америка не должна пытаться влиять на конечный результат – ни в коем случае, поскольку это означало изменение курса и вовлеченность в дела региона.

Возьмите, к примеру, Египет – важнейшую арабскую страну и лакмусовую бумажку по изменениям в арабском мире. Когда сотни тысяч египтян собрались на площади Тахрир, чтобы потребовать отставки президента Хосни Мубарака, Обама предпринял смелый шаг в поддержку их требований перемен – вначале поддержал реформы, а вскоре призвал Мубарака немедленно уйти со своего поста¹⁸⁰. То стало новой главой в действиях Америки на Ближнем Востоке, но не привело к новому подходу в регионе. Разумеется, Мубарак вот-вот должен был уйти. Но заставляя его уйти немедленно, Обама не брал на себя обязательств поддерживать демократизацию повсеместно на Ближнем Востоке. Америка оставалась тесно связанной с некоторыми из наиболее авторитарных режимов в регионе, и призыв к Мубараку скорее уйти вносил среди них большую сумятицу – в частности в Саудовской Аравии. Столкнувшись с такой реальностью, администрация приглушила тональность своих невоздержанных высказываний в поддержку перемен. Под эту категорию не подпадали правители Бахрейна или Йемена, от которых Белый дом требовал бы учитывать народные призывы к демократии.

В Египте было очень мало здоровых политических институтов – не было заслуживающей упоминания партийной системы, слабой была юридическая система, в зачаточном состоянии находилось гражданское общество. На стороне Мубарака не было ничего, если не считать в лучшем случае вероятности нестабильности, а в худшем – хаоса. Америке хотелось бы видеть поколение пользователей «Фейсбука» в Египте – молодое, технически грамотное и сравнительно либеральное, – которое взяло бы на себя управление Египтом. Но у этого поколения не было организации, которая могла бы подкрепить политический порыв молодежи и выделить из своей среды харизматичного лидера, который мог бы повести их за собой. Со временем «Братья-мусульмане» (и группа наиболее радикально настроенных справа), состоящие из довольно крутых и многочисленных по составу кадров, превратили их в свое пушечное мясо. Администрация могла только надеяться на то, что это Мусульманское братство сохранит курс на демократию и что наш энтузиазм в отношении ухода Мубарака не обернется ударом для нас.

Знаю, как трудно призывать к осторожности перед лицом непреодолимого бурного клокотания на поверхности, когда через десятилетия мрака диктатуры пробиваются лучики демократической надежды. Но, будучи порождением иранской революции 1979 года, я также знал, как неуместно и даже катастрофично может оказаться такое бурное кипение. Было бы весьма полезным занятием прочесть освещение западными СМИ Ирана периода между 1977 и 1979 годами. Там вы не обнаружите волнений по поводу теократии: любой такого рода разговор утопал в водовороте и даже в сверхоптимистических ожиданиях немедленной победы демократии, сравнимых с мировоззрением Полианны, героини романа Элеаноры Портер. Но демократам Ирана, какими бы привлекательными они ни были, недоставало способностей духовных лиц и коммунистов. Быстрая кончина монархии Пехлеви застала демократов неподготовленными (ни они, ни их сторонники в западной прессе не понимали этого) и дала «зеленый свет» архитекторам новой диктатуры, у которой уже были наготове и план, и массовое движение.

Протесты в Египте захватили внимание всего мира, но египетские либеральные демократы вряд ли когда еще победят в будущем, как и их иранские коллеги в давнем 1979 году. Быстрый крах шаха пошел во благо не демократии, а теократии. Учитывая всплеск на протяжении десятков лет движения «Братьев-мусульман», можно с уверенностью сказать, что такое же произойдет и в Египте.

Хиллари Клинтон поняла глубинный смысл этого явления. Еще ранее она заявляла, что Египту нужен мирный организованный переход к демократическому будущему¹⁸¹. Для египетских либералов было бы лучше, если бы Мубарак продержался еще какое-то время и ушел без спешки – постепенный переход был бы лучше неожиданного краха. В такой ситуации либералы Египта получили бы время для исправления некоторых организационных промахов перед лицом исламистов – не говоря уже о предоставлении Америке времени на обдумывание того, как лучше оказать содействие делу демократии. Молодежь Египта, однако, была весьма нетерпелива в борьбе за свободу и не была готова к переговорам о постепенности перехода. Да и американские СМИ не собирались отказываться от бескомпромиссного призыва к Мубараку уйти в отставку. Так и случилось в конце концов, но с быстрым уходом Мубарака властная хватка военных и глубокое проникновение во все государственные структуры клерикалов остались неизменными, а исламские силы салафитов и Мусульманского братства доминировали на политической арене. У администрации не было иного выбора, как сделать ставку на то, что «Братья-мусульмане» поступят правильно, избрав будущее, отличающееся от того, которое стало судьбой Ирана после свержения шаха.

В феврале 2011 года госсекретарь Клинтон предложила президенту Обаме направить спецпосланника для переговоров с Мубараком – оценить ситуацию на месте и сказать египетскому президенту, что ему необходим план упорядоченного ухода и нормального перехода к демократии. Клинтон рекомендовала отправить в Каир опытного дипломата Фрэнка Д. Виснера. Виснер очень хорошо знал Египет. Он работал там послом с 1986 по 1991 год. Он соглашался с мнением Клинтон по поводу того, что после десятилетий диктатуры потребуется время для уверенного перехода к демократии и что постепенный процесс пойдет на пользу либеральным силам, чья организационная слабость прикрывалась кратковременными вспышками демонстрации силы на улицах. Казалось, Обама придерживался такого же подхода. Он дал указание Виснеру попросить Мубарака подготовить план перехода.