Необычное задание
Шрифт:
— Достаточно. Мы с ним даже обучались на одном курсе МИФЛИ — Московского института философии, литературы и истории.
— А вот этого не надо было делать!
— Чего именно?
— Расшифровывать хорошо известную аббревиатуру! Ибо таким образом вы ставите под сомнение мою компетенцию!
— Простите! Не хотел вас обидеть.
— Между прочим, в Ленинграде в то время существовал аналогичный вуз. ЛИФЛИ назывался. Только вторая "Л" расшифровывалась иначе. В Москве — литературный, а у нас — лингвистический. Теперь это структурное подразделение ЛГУ.
— У нас случилось то же самое. И сейчас мы с Ярославом
— Бог ты мой… Ваш… наш факультет наконец-то восстановили в правах! Это правда?
— Да, — не замедлил подтвердить Плечов.
— Вы даже не представляете, сколько великолепных новостей мне сегодня доставили. Можно сказать, к жизни старика вернули!
— Старика? Но позвольте… Сколько же вам лет?
— Пятьдесят пять вчера исполнилось! И никто не поздравил. Ни одна, простите, сволочь… Если можно, повторите, пожалуйста, свое имя?
— Николай Петрович.
— Вы тоже кандидат или?..
— Нет. Пока лишь аспирант.
— И кто руководит вашим… нашим чудесным подразделением?
— Чернышев.
— Борис Степанович?
— Он.
— Знаю такого. Главный спец по софистам [14] . В 1937-м Боря, заручившись моим содействием, защитил кандидатскую без всякой, между прочим, диссертации.
— Теперь товарищ Чернышев уже доктор философских наук. А буквально накануне нашего отъезда пришло известие о том, что его представили к Сталинской премии. Так что ждем-с! Так сказать, со дня на день!
14
Софист с древнегреческого: умелец, изобретатель, мудрец, знаток, мастер, художник, создатель. А по факту — платный преподаватель красноречия. Изначально этот термин служил для обозначения искусного или очень мудрого человека, однако уже в древности приобрел уничижительное значение. — С. Б.
— О, какой молодец, какой молодец… Не загордился, не задрал лихую головоньку?
— Нет.
— Может, и признает своего научного прародителя?
— Непременно.
— Да… Забыл спросить… А его предшественника, Григория Георгиевича, куда девали?
— Андреева?
— А то кого же? Он, кстати, мой земляк, уроженец еще той — Санкт-Петербуржской — губернии.
— Понятно… Арестовали его. Больше года тому назад.
— За что?
— За антисоветскую деятельность. Товарищ Андреев позволял себе говорить вслух и об ошибках Верховного Главнокомандующего, и о незаконных репрессиях в довоенные годы.
— Вот видите, значит, не все так гладко в нашем королевстве.
— Да! Не все! Вот только кое-кто брюзжит у себя на кухне, а Григорий Георгиевич говорил о недостатках прилюдно, открыто!
— Вот и договорился…
— Эх, ничего вы, уважаемый академик, не поняли, — раздраженно рубанул ладонью ни в чем не повинный воздух Николай. — Андреев — наш человек, строгий, но исключительно порядочный. Он одним из первых добровольно вступил в народное ополчение. Рядовым бойцом. Но вскоре получил повышение и стал командиром отделения автоматчиков первого стрелкового батальона седьмого стрелкового полка пятой Московской стрелковой дивизии. С октября сорок первого
— И что получил за свое безудержное рвение?
— Восемь лет лишения свободы по решению Особого совещания при НКВД СССР.
— Восемь лет! Без суда и следствия… В одном лишь Ленинграде репрессировали десятки ученых… Вам что-то говорят такие имена: Айзенберг, Альтер, Гарбер, Тымянский, Столяров, Васильев, Урановский, Жив, Кучеров, Мишин… Всех и не упомнишь! Разгулялись, сволочи, ой, пардон, так, что Институт философии пришлось закрыть… А вы еще меня вразумить пытаетесь, ребятушки. Не стыдно?
За окном быстро темнело.
А Плечов вдруг вспомнил одну из главных задач текущего задания: сохранить жизни всех фигурантов этой запутанной истории. Главным образом Мыльникова и его находящихся в эмиграции предков, одного из которых, как выяснилось, уберечь уже не удастся.
Да и за самого академика, пожалуй, никто и ломаного гроша не даст, если на его след выйдет группа Пчоловского.
Хотя… Врагам он тоже вроде как живым нужен. В качестве единственного посредника между искателями сокровищ (с обеих сторон) и нынешними хранителями реликвий.
Так что особого смысла в похищении Мыльникова нет.
Тем более — сейчас.
Прячь его, корми, охраняй, лелей, переправляй через границу…
Все это лишний, никому не нужный геморрой.
Гораздо проще, сподручнее выкрасть академика уже там, за бугром, где противодействие советских спецслужб будет сведено к минимуму.
Но…
Усилить меры безопасности — никогда не помешает.
Так, на всякий случай…
Кабы чего не вышло!
Придя к такому, то ли успокаивающему, то ли обескураживающему, выводу, Плечов пальцем поманил к себе Альметьева и первым вышел на просторный балкон, оставляя Прасковью наедине с "маньяком" Мыльниковым.
У этих двух к тому времени обнаружился общий интерес: старинная петербуржская архитектура. И они без раздумий пустились "во все тяжкие".
— Вызывали? — "потеряв нюх", бросил Николай, временно оказавшийся позади своего товарища, созерцавшего вечерний Большой проспект с высоты птичьего полета.
— Да. Что-то больно тревожно мне сегодня! — не оборачиваясь, пожаловался секретный сотрудник.
— И у меня весь день на душе скребут кошки…
— Не к добру это, братец, не к добру. (Яра невольно повторил последнее слово несколько раз, а именно такой "болячкой", как мы знаем, страдал как раз владелец квартиры. Дурной пример заразителен!) Полагаю, тебе следует немедленно связаться с контактным лицом из местного управления и попросить организовать охрану Мыльникова либо же усилить ее, если таковая уже имеется.
— Эй, дружище, ты, случайно, ничего не перепутал? — разочарованно сорвалось с уст бывшего красного диверсанта.
— Нет.
— Откуда тебе известно…
— Все от того же двугорбого источника.
— Верблюда? — быстро догадался Альметьев.
— Выполняйте! — не стал разжевывать смысл своих не шибко завуалированных фраз Плечов.
— Уже?
— Ну, не прямо сейчас… Я останусь, а ты проведешь Паню домой, убедишься, что ее соседка жива-здорова, и займешься исполнением моей просьбы, ясно?