Неоконченный полет (сборник)
Шрифт:
Прошлой весной я привез на хутор Гринев две елочки, выкопанные в Тетереве, и посадил около обелиска.
Я уезжал из Бородянки. Василь Кулик, возбужденный, увлеченный беседой, взялся провести меня от своего закутка до главной улицы.
Мы попрощались. Из темноты донесся настойчивый голос:
— А за ту проволоку на лугах связисты не виноваты. То линейщики поразбросали. Мои хлопцы понимают... Зачем косы щербить?..
Темнота лежала на теплой земле, влажных луговых травах. Ярко светились издалека огоньки Бородянки. Хотелось еще и еще раз обернуться, увидеть их.
1972 г.
РАССКАЗЫ
СТРОГОСТЬ
Над
На старте, чуть в стороне от того места, откуда машины начинали взлет, стоял столик: на нем телефон, репродуктор, микрофон, то есть все то, что необходимо для управления учебными полетами. Возле столика находились командир полка, молодой, заметно полнеющий, человек, майор Гусин, несколько штабных офицеров и командир авиатехнической части подполковник Лысенко, старший среди всех по возрасту и званию, с седыми жесткими волосами на висках, мокрыми от пота.
В один из тех моментов, когда истребитель, набирая высоту, достигал, как говорят, «потолка», когда все затаив дыхание, прищурив глаза, следили за ним, майор Гусин, который тоже смотрел вверх, вдруг крикнул неведомо кому:
— Ну-ка, задержите его! Побыстрее задержите!
Все удивленно оглянулись и только теперь увидели, что в противоположном конце аэродрома кто-то спокойно переходил летное поле, где каждую минуту мог взлетать или приземляться истребитель. Такие вещи не разрешаются вообще, а при полетах тем более.
Нарушителя-сержанта привели тотчас. Майор передал по радио свои замечания пилоту и некоторое время не обращал внимания на провинившегося. Тот стоял здесь же. Был он, как и все штабные сержанты и ефрейторы, в пригнанном по фигуре, почти новом обмундировании, бравый, даже несколько самонадеянный. Выражение его лица и то, как он стоял перед столькими офицерами — переминался с ноги на ногу, вертел головой, — никак не говорили о его озабоченности своей провинностью. Чаще всего сержант посматривал на подполковника, стараясь перехватить его взгляд, но тот как бы уклонялся.
Когда самолет скрылся вдали, майор неожиданно для сержанта остановил на нем свои глаза.
— Сколько служишь в авиации? — спросил ровным голосом.
— Третий год, товарищ майор! — выпалил сержант, прижав руки по швам и пошевелив при этом пальцами, как бы говоря: «Какое это имеет значение?»
Майор долго и внимательно рассматривал удостоверение личности сержанта. Сержант понимал, что момент, в который обычно обрушиваются на провинившегося с крепкими словами, уже прошел, и он даже позволил себе еле уловимо улыбнуться подполковнику, все-таки поймав его взгляд.
Взрыв гнева в душе майора уже действительно погас. Но вот он еще раз окинул взглядом сержанта с головы до ног и вдруг заметил, что на его гимнастерке, застегнутой, очевидно, в спешке, были перепутаны пуговицы.
Майор приказал отвести сержанта на сутки на гауптвахту.
Подполковник, услышав это, сделал какое-то непонятное движение рукой, точно хотел задержать майора на полуслове, потом отвернулся
Сержанта под охраной повели на гауптвахту.
Офицеры проводили его взглядами.
Майор тоже посмотрел на тех, что удалялись, и на тех, что были около него.
Все почувствовали, что вот сейчас произошло что-то важное, и оно напомнило всем о суровой воинской дисциплине. Уловив перемену в поведении присутствующих, майор тоже подумал о том, что он совершил что-то важное. Взглядом он искал самолет, а в мыслях взвешивал провинность и меру наказания.
Самолет заходил на посадку. Тихо, казалось с выключенным мотором, он проплыл над леском, потом над зеленым лугом. С выпущенным шасси самолет был похож на большую птицу, которая очень утомлена и отыскивала место, где бы можно было присесть отдохнуть. Взбив небольшую тучку пыли, он пробежал и свернул на стоянку.
А на старт уже вышла пара истребителей. Как только освободилось летное поле, они вместе по сигналу взяли короткий разбег и тут же начали подниматься выше и выше. Наступили минуты расслабленного ожидания под палящим солнцем. Хотелось укрыться в тени или прилечь на прохладную землю.
Подполковник и майор отошли вместе в сторонку, присели на траву. Подполковник молча снял фуражку, вытер седые виски, изнанку околыша, затем достал папиросы, угостил майора и, прикурив, сказал:
— Учишь, значит, и своих, и чужих...
— Вы о сержанте?.. Да, я его вижу впервые, он не из нашего полка. Сейчас прибегут: за что, мол, арестовали? Шуму будет!
Подполковник вздохнул и, еще раз вытерев на лице обильный пот, как-то равнодушно промолвил:
— Возможно, и не прибегут...
Голос подполковника и то, как он при разговоре смотрел на свои сапоги, хлеща по носкам травинкой, дали понять майору, что собеседник не одобряет его строгости.
Оба они командиры соседних частей, но в их отношениях пока не было простоты и товарищеской откровенности. Майор Гусин недавно принял полк. У него было достаточно знаний, опыта и способностей, чтобы занимать эту должность. Став командиром полка, майор постепенно подтягивал людей до уровня, который казался ему необходимым, и больше всего боялся быть похожим на тех командиров, которые в такие моменты сразу хотят показать свою строгость. После слов подполковника арест сержанта показался майору несколько поспешным. Он ведь даже не спросил и не посмотрел в книжке, из какой части, не поинтересовался, куда и зачем так торопится. Эта мысль вызвала в нем желание оправдать свой поступок перед старшим командиром или убедить самого себя в своей правоте.
— Не знаю, как оно так получается, товарищ подполковник, — заговорил майор, вырвав и себе травинку. — Но я, понимаете, убедился в том, что стоит только оставить без внимания нарушение или перехвалить человека, как с ним обязательно случится что-то плохое. — Подполковник поддакнул. Майор продолжал: — Перед войной в наш полк прибыл молодой летчик. Я был тогда заместителем командира эскадрильи. Полетел с новичком в одной машине. Присматриваюсь к нему — будто бы все в порядке: ориентируется хорошо, машиной владеет. Приказал сделать боевой разворот. Самолет набрал скорость, пошел вверх. Идет выше, выше. Скорость падает. Вы, надеюсь, знаете, есть такой критический момент полета, когда необходимо вовремя вывести машину из набора высоты, выровнять ее. Иначе от своей собственной тяжести она загремит камнем вниз. Ну вот, ему бы уже пора выравнивать машину, а он тянет ее дальше вверх. У меня мороз прошел по спине. Сколько часов я провел в воздухе и сам, и с молодыми пилотами, но ничего подобного не видел. Я резко перехватил управление машиной... Летим на аэродром. Размышляю над случившимся. Начинаю сомневаться: неужели пилот не почувствовал положения своей машины? А может быть, я побоялся полностью положиться на него?