Неоконченный портрет. Книга 2
Шрифт:
Тогда Рузвельт еще не знал, что сотня русских строителей и реставраторов три недели днем и ночью трудились, чтобы отремонтировать дворец, восстановить лепные украшения, расставить прибывшую из Москвы мебель, расчистить ведущие к дворцам дорожки...
— А где расположился наш друг Уинстон? — спросил он Приттимана.
— В имении русского графа... Как же его фамилия?.. Кажется, Ва-рен-зоф.
Эта фамилия ничего не говорила Рузвельту. Она ничего не сказала бы ему, даже если бы Приттиман произнес ее правильно: «Воронцов».
— А русские, Сталин? — спросил президент.
— И это знаю. Дворец «Юсупофф».
Фамилия Юсупова была Рузвельту смутно знакома — да, конечно, кто-то из этих Юсуповых принимал
— Насколько мне известно, сэр, — продолжал Приттиман, — ваша резиденция самая роскошная.
«Боже мой, — на минуту возвращаясь в сегодняшний день, подумал президент, — ведь в Крыму русские окружили меня такой заботой, какой я не видел даже в Америке! А теперь Сталин...» Перед глазами Рузвельта вновь запрыгали строчки: «МЭДЖИК СООБЩАЕТ...»
«И это после того, как...» Перед мысленным взором президента возник зал заседаний Конференции. Он отчетливо увидел не только Сталина, Молотова, Громыко, Майского, Гусева, не только Черчилля, Идена и его заместителя Кадогана. Он как бы со стороны увидел самого себя и Гопкинса, Стеттиниуса, Леги, Гарримана, Бирнса, Болена...
Впрочем, нет, все это было позже. Рузвельт вспомнил, как, осматривая комнаты Ливадийского дворца, он не раскрыл дверей, ведущих в зал заседаний. Какое-то неопределенное чувство помешало ему это сделать. Заглядывать в этот зал в отсутствие Сталина было бы несколько бестактно, подумал он. Сталин приедет завтра. Значит, надо подождать. А сейчас...
Рузвельт подкатил свою коляску к широкому окну и, подавшись вперед, слегка отодвинул штору.
Дворец располагался на невысокой горе, и казалось, что море плещется у ее подножия. Любимая водная стихия... Она напоминала президенту о его юности, когда он так увлекался плаванием и парусным спортом, вызывала в памяти годы, когда он был помощником военно-морского министра. Море ассоциировалось в его сознании с вечностью, с неизбывной жизнью. Оно бушует, оно опасно для слабых пловцов и неумелых мореходов; то оно требует жертв, то возвращается в состояние покоя и гармонии. «Вот как сейчас, — подумал Рузвельт, глядя на ровную бескрайнюю гладь. — Вот, как сейчас, когда „Большая тройка“ собралась здесь для исторической встречи. — Но тут же одернул себя: — Хороша гармония! Черчилль только и думает о том, чтобы англо-американские войска ворвались в Берлин раньше русских, и хочет навязать Польше свое эмигрантское „правительство“. Я до сих пор не получил от Сталина никаких письменных гарантий относительно вступления Советского Союза в войну с Японией. Остаются в подвешенном состоянии и такие важнейшие вопросы, как голосование в Организации Объединенных Наций, будущее Германии, сумма репараций. И по другим вопросам все еще есть разногласия. У меня с Черчиллем, у меня и Черчилля со Сталиным... Пока что все тихо, как это море. Но завтра...»
На другое утро после положенного медицинского осмотра Рузвельт, не торопясь, позавтракал в постели. В окно светило непривычно яркое крымское солнце. Приттиман одел президента, перевез его в кабинет и усадил в кресло за большим письменным столом.
О, у Рузвельта было много дел, которыми он мог бы заняться, — проклятые «черные книги» и справки-доклады, подготовленные государственным департаментом и военным министерством, взывали к его чувству долга. «Положение на европейских фронтах», «Дальний Восток», «Польша», «Германия», «Балканы» — со всеми документами следовало бы тщательно ознакомиться, но президент не мог заставить себя приняться за работу. Он знал, что Сталин должен прибыть в Ялту с часу на час. И Рузвельтом безраздельно владела одна мысль: посетит ли его маршал до назначенного на вторую половину дня открытия Конференции?
Шторы были наполовину задернуты, и в большом кабинете царил полумрак. Однако картина в позолоченной раме, повешенная
Он пошевелил пальцами бахрому на круглом абажуре, прикрывавшем настольную лампу. Потом перевел взгляд на стоявший у стены диван с высокой спинкой и мраморный столик перед ним...
Напрягая слух, президент ждал гудения автомобильных моторов — если Сталин приедет, то, конечно же, с машинами сопровождения. Но было тихо. Впрочем, усмехнулся Рузвельт, может быть, машины Сталина столь же бесшумны, как и его походка?..
Президент посмотрел на высокие старинные часы с медным циферблатом, стоявшие в углу кабинета. Такие в Штатах называются grandfather's clock — дедушкины часы, подумал он и вспомнил слова старой американской песни о дедушкиных часах:
But it stopped... short... never to go again, When the old man died [2] .Он вздохнул и прислушался к негромкому тиканью маятника. Интересно, который час в Вашингтоне. «Но где же Сталин, где?! — с нетерпением и тревогой подумал президент. — Если он не встретится со мной до начала заседания, это будет свидетельствовать о глубокой перемене в его отношении ко мне. Непродуманно этот человек ничего не делает!.. Нет, он не может не приехать, он приедет! Но о чем с ним говорить в первую очередь? Ведь есть вопросы, которые я не могу не затронуть. Я должен, конечно, спросить, остается ли в силе его тегеранское обещание... Но с этим не надо торопиться. Не следует создавать впечатление, что я прибыл сюда, в Ялту, как проситель, не надо давать Сталину дополнительный козырь в предстоящих переговорах... Вот если он сам поднимет этот вопрос...»
2
Но замерли стрелки часов навсегда
В тот миг, когда дедушка умер (англ.).
Стрелка часов медленно ползла по желтому циферблату, начищенному до блеска.
«Не приедет!» — с горечью и обидой решил Рузвельт.
Но как раз в этот момент дверь в кабинет открылась без стука. На пороге стоял явно взволнованный Чарльз Болен. Волосы его были чуть взъерошены, узел галстука сполз под угол воротника.
— Русские уже у подъезда... Маршал! — выговорил он наконец.
И тут же, бесцеремонно отстранив, чуть ли не оттолкнув Болена, в кабинет ворвался Майк Рилли в сопровождении двух охранников.
Они быстрыми шагами, почти бегом, пересекли комнату, схватили одно из тяжелых кресел и передвинули его к торцу стола поближе к креслу президента.
— Теперь все в порядке... — пробормотал Рилли и исчез со своими людьми так же стремительно, как и появился.
— Я полагаю, что буду нужен вам, сэр? — спросил Болен, торопливо приглаживая волосы.
— Разумеется, Чип, — ответил Рузвельт и спокойно добавил: — Поправь галстук.
Несколько секунд проем открытой двери был пуст.
Затем в нем появился Сталин, и мгновение спустя за спиной его мелькнул переводчик Павлов.