Неоконченный роман одной студентки (другой перевод)
Шрифт:
По лицу профессора было видно, что в нем противоборствовали два воспоминания: видение прелестной дикарки и ужас, связанный с чем-то непоправимым. Он запрокинул бутылку и на этот раз долго не отрывался от нее.
— Однако мне следовало с ними считаться, и я очень боялся. Не за себя, разумеется, я всегда мог бежать, я боялся за нее. Поэтому, несмотря на страстное желание близости с прелестной варваркой, я воздерживался, удовольствуясь петтингом…
— Петтингом? А что это такое? — прервала Циана его рассказ.
— Извини, это слово из двадцатого века. Как бы тебе объяснить? Ну, в общем, это
Циана самозабвенно рассмеялась — сущий ребенок, увлеченный веселой сказкой.
— Смейся, смейся! — буркнул профессор. — Ты все еще не понимаешь, какую кашу она заварила. Человечество уже целых два тысячелетия никак не может ее расхлебать! Сколько столетий велись споры, непорочным ли было зачатие моей Мириам! Сколько чернил исписали, сколько крови пролили!
— Это о Марии и Христосе идет речь? — поинтересовалась девушка, захлебываясь от смеха.
— Уф, — угрюмо подтвердил профессор, будто раздавленный своей виной перед историей, и совсем ушел в кресло.
— Но ведь он был какой-то там пророк? — успела сказать Циана.
— Если тебе скажут, что ты родился сыном божьим, хочешь — не хочешь, а пойдешь проповедовать. Главной темой его проповедей была любовь — это наверняка Мириам ему внушила. Вероятно, он и в самом деле был умен, потому что его мать была очень интеллигентной для своего времени девушкой. К тому же, он как-никак мой сын. Но самое идиотское знаешь что? По какой-то глупой родовой традиции взяли и назвали так меня самого. Представляешь? Чтобы человека назвали в честь его же сына! А ты говоришь, что в историю нельзя внести путаницу.
— Боже мой! — воскликнула Циана, вспомнив имя своего профессора, и зажала себе рот рукой, чтобы снова не рассмеяться.
— Ну-ка приди в себя! — внезапно рявкнул профессор, вскочил, подбежал к ней и дернул ее за рукав. — Немедленно отправляйся на корректировку памяти! Нет, лучше я сам тебя отведу.
Только в дверях ей удалось справиться с накатившим на нее приступом смеха.
— Профессор, милый, наверное, вы очень страдаете. А почему бы вам не стереть этот случай в своей памяти, а?
Человек, носивший имя собственного сына, расправил плечи, как перед расстрелом. Только лицо его посерело, будто покрылось патиной веков.
— Нельзя. Человек должен выстрадать свою вину. Единственное, что я себе позволяю, это ракия, но ты меня простишь, правда?
Циана подняла руки, чтобы обнять его, при этом рукава ее просторного халата откинулись, открыв девственную белизну кожи.
— Можно мне вас поцеловать?
Профессор отпрянул.
— Только один раз, на прощание. Ведь все равно моя память будет корригироваться?
— Однако
Потом, вероятно решив, что с помощью виноградной ракии память его сможет справиться и с этим грузом, он нежно взял в ладони лицо девушки и поцеловал. Трудно сказать, что было в этом поцелуе — любовь к женщине, отеческая или сыновняя любовь.
Глава шестая
ПОЛИКЛИНИЧЕСКИЙ СЛУЧАЙ
В отличие от своей возлюбленной, Александр был послушным сыном двадцать четвертого века. Как инженер, специалист по эксплуатации хронолетов он порой и сам совершал полеты, однако выходить в другие эпохи ему не дозволялось, и он никогда не нарушал инструкцию. Вот почему даже специалисты квартальной поликлиники никак не могли взять в толк, почему такой во всех отношениях уравновешенный мужчина мучается и страдает из-за какой-то взбалмошной девчонки, которая ввиду особенностей своей профессии ускользнула из-под контроля поликлиники.
Сам Александр такими вопросами не задавался — он просто упивался своим страданием. Он любил Циану со всеми ее странностями и ни в чем ее не укорял. Даже этот чудовищно неприличный поступок — затеряться где-то в Космосе, не попрощавшись, не оставив своих координат! — он принял как совершенно естественный.
Как-то Циана рассказала ему древнюю легенду о Тантале и его муках, и эта легенда служила ему теперь утешением. Он видел себя Танталом, по уши увязшим в болоте своего страдания, во сне и наяву раскрывавшим рот, чтобы вкусить висящих у него над головой плодов, прекрасно сознавая, что они для него недостижимы, но зная также и то, что — по воле богов — он не умрет ни от жажды, ни от голода. Инженеру нравилась эта роль, он почти наслаждался своими танталовыми муками, потому что это было ему в новинку. К тому же он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из его знакомых так страдал из-за несчастной любви, и потому он не только наслаждался, но и гордился свершившимся чудом.
Однако рациональному двадцать четвертому веку подобные чудеса были чужды. Сначала он получил вызов из поликлиники на консультацию. Александр несколько удивился, но так как ему было не до медосмотров, не пошел. И сам подивился собственному бунту. Он хорошо знал, что одним вызовом дело не обойдется. Так и случилось. Уже на следующий вечер к нему домой заявились не один и не двое, а целых четверо работников здравоохранения: психиатр, психолог, квартальный социолог и участковый врач.
Он без возражений выдержал полный медосмотр, однако под конец позволил себе немного робкой иронии:
— За что же я сподобился такой чести? Очередная консультация у меня только через три месяца.
Несмотря на свою профессиональную вышколенность, все четверо выглядели смущенными. Он оказался в добром здравии и добром состоянии духа. Психолог ответил от имени комиссии:
— Я буду откровенен. В поликлинику позвонила ваша приятельница, которая оставила вас. Сказала, что вы в отчаянии и, возможно, наложите на себя руки.
Александр затрепетал от волнения: разве это не доказательство ее любви? Раз беспокоится о нем, значит, любит!