Неоконченный сценарий
Шрифт:
"Куда же теперь?
– читал он дальше.
– Мы где-то между Тахумулька и Такана. Запасов хватит дня на три. Рана не закрывается. В последние дни все против нас. Но потребности мои сократились до предела. Что же важно? Только борьба! Борьба - это путь к достижимому!" Кампано нашел, что записи сделались грустными, более того, они повторялись. И это постоянная привязка к двум вулканам! Значит, они с Педро кружили на одном месте и к своим почти не приблизились. И вдруг с неожиданно острой болью в сердце он понял или скорее осознал, всем своим естеством ощутил, что для него борьба подходит к самому концу. Он, Кампано, умирает.
Вот, значит, как оно бывает... Кампано вспоминал, заставлял себя вспоминать. Как жил, когда жил по-настоящему, - как боец и революционер. Когда в последний раз стрелял, когда в последний раз держал военный совет, когда плавал и бегал по пляжу. Когда в последний раз спорил, ссорился, в последний раз любил - как давно это было. Нет, он ни о чем не жалеет. Мыслить и жить, сказать и сделать - эти понятия были для него неразрывны, у него хватило сил бороться за свои убеждения, он прожил жизнь не зря. Подобно Че, он будет продолжать жить в других, в сердцах всех тех, кто возлагал на него надежду и с кем он больше никогда не увидится; и отчасти в этом фильме, в книгах и статьях, рассказывающих о революции в Гватемале.
"17 декабря 1973 года", - с трудом написал Кампано печатными буквами. Пишет он в последний раз, так пусть будет удобочитаемо. "За нами протянулся след, след в будущее..." Ручка выпала из рук Кампано, он долго искал ее между камней, нашел и закончил - Кампано не только чувствовал, он знал, что другого случая не будет. "Будьте счастливы! Я умираю".
Кабинет советника посольства доктора Шмюкера произвел на Бернсдорфа впечатление своей солидностью. Хозяин величественно восседал в кресле с высокой спинкой, рядом с ним сидел атташе по делам культуры Хоппе.
– Где фрау Раух?
– строго спросил советник Бернсдорфа.
– Пытается навести справки о судьбе арестованных, господин доктор.
– То есть она отправилась в полицию?
– А также в одну из редакции и в "Комитет родственников исчезнувших лиц". Нельзя оставаться безучастным, когда арестовывают твоих ни в чем не повинных сотрудников.
– Это опять вмешательство во внутренние дела страны! Вам и так инкриминируют "вмешательство в избирательную кампанию".
Явно нервничая, советник посольства обрезал кончик сигары, а Хоппе поспешно поднес огонь.
– Мы стараемся изо всех сил, чтобы хотя бы теперь, тридцать лет спустя после войны, восстановить в Центральной Америке добрую репутацию немцев, а вы в какие-то три-четыре дня пускаете все под откос, - на повышенных тонах, несколько даже задыхаясь от усердия, набросился на Бернсдорфа атташе.
– Будем надеяться: с фрау Раух ничего плохого не случится, - продолжал Хоппе.
– От экстремистских групп можно ждать чего угодно: актов мести, к примеру. Предоставьте во всем разобраться здешним криминалистам! Директор департамента полиции - весьма достойный человек и способный работник.
– Рад услышать, что Понсе - директор департамента. А то мы было пришли к выводу, что гватемальская полиция - это он один, собственной персоной.
Доктор Шмюкер вскинулся:
– На что вы намекаете?
– Что вся эта акция - дело его рук.
– Вы не в своем уме!
– Она провалилась, но задумана-то она была в полиции!
Советник посольства положил сигару и наклонился к Бернсдорфу:
– Если все действительно так, как вы говорите, значит... значит, речь идет о деле высшей государственной важности!
– проговорил он совсем тихо. И это еще одна причина, по которой вы должны как можно скорее покинуть Гватемалу!
– А если мы откажемся?
– Тогда вас выдворят, а на весь отснятый материал и аппаратуру наложат арест.
– От вас зависит, - сказал Хоппе, - чтобы обстоятельства вашего отъезда были сравнительно сносными. И, между прочим, не слишком порядочно с вашей стороны послать на разведку женщину, самому оставаясь в безопасности.
– Вы ошибаетесь. Я тоже выходил в город. Побывал в отеле. Все вещи разбросаны по номеру, пиджаки и куртку даже вспороли. Но после обыска в номере побывал, очевидно, кто-то еще. Вот что я нашел в чемодане. Бернсдорф достал из кармана листовку, отпечатанную на гектографе, и положил ее на стол.
Советник посольства осторожно пододвинул листок к себе.
– Обычная клевета на действия органов безопасности!
– Эта листовка вам знакома?
– спросил Бернсдорф.
– Она ходит по городу со вчерашнего дня и привела к аресту Лусии Крус, матери бежавшей участницы преступления. Дочь утверждает, будто ее и Торреса подстрекали к убийству. Но жертвой был якобы избран Толедо. Они же сговорились бежать с помощью городского подполья. Но тут на их пути встал Вилан. Его называют в листовке советником полиции. И они, дескать, были вынуждены убить его - самозащита! Наглая, несусветная ложь!
– Темная история.
– Доктор Шмюкер вернул Бернсдорфу листовку.
– Но нам до нее нет дела!
– Еще бы! Вам выгоднее придерживаться официальной версии!
– сказал Бернсдорф.
– По ней - анархист Торрес убил начальника отдела информации американской миссии помощи Гватемале Видана потому, что несколько лет назад доктор Роблес был по требованию Ридмюллера уволен из университета. Очень убедительно! Во всяком случае, не подлежит сомнению, что полиция внедрила к нам Торреса и Крус. Тому есть доказательства.
– Какие такие доказательства?
– Когда мы выяснили, что двое наших исполнителей действуют по наущению полиции, мы поначалу решили, будто полиция намерена дискредитировать Толедо, чтобы не дать ему победить на выборах. Мы поставили министра в известность, но о том, что задумано убийство, никто из нас и не догадывался...
– Довольно, довольно!
– поднял руки доктор Шмюкер.
– Листовка объясняет, откуда взялись боевые патроны: в день съемки их выдал Пене, телохранитель Толедо!