Неотмазанные. Они умирали первыми
Шрифт:
— Чего ждем? — прошептал на ухо товарищу, покрасневший от возбуждения, Свят Чернышов.
— Тише, ты, — Ромка вытер рукавом лицо. — Дай дух перевести.
— Может, там и нет никого. Уж давно падла смотался, пока мы ползали.
— Слышь, заткнись, а! Не капай на мозги.
Вдруг ударил выстрел из пистолета, за ним другой. В ответ короткими очередями затакали автоматы Кныша и Пашутина, выбивая саманную труху из стен хибары. Солдаты занервничали.
Вновь наступила томительная тишина. Только над головой легкий ветерок шелестел сухой редкой листвой, изредка посылая сверху им желтые кружащиеся «визитки» предстоящей зимы.
Снова пару раз стрельнули из мазанки.
— Лежи
— Тебе, что Кныш велел? Сидеть и не рыпаться! — сурово цыкнул на напарника разозлившийся Ромка.
— Ладно, уговорил. Только я все равно «эфку» зашвырну «ваху». Для профилактики. Чтобы не скучал, падла!
Чернышов достал из кармана потрепанной разгрузки «лимонку».
— А добросишь, лежа-то? Не вздумай вскочить! Плюху-то в один миг схлопочешь!
— Не бзди, Самура. Башку только пригни пониже. Сейчас мы ему устроим «танец живота».
Танцор просунул палец в кольцо, но выдернуть «чеку» не успел: из развалин выскочил взъерошенный «чех» в темно-синей спортивной куртке с закатанными рукавами, вооруженный пистолетом, и побежал с бугра вниз, прямо на них. Приподнявшись с перепугу ему навстречу и стиснув зубы, Ромка отчаянно задергал затвор, выплюнув вправо пару патронов. Судорожно нажал на спуск. Растерявшийся «чех», увидев перед собой бойцов, метнулся было в сторону, но длинная очередь из автомата безжалостно отшвырнула его назад. Взмокшие от волнения, солдаты, выжидая, продолжали лежать в укрытии, держа на мушке лачугу и упавшего «духа». В нескольких метрах от них на спине лежал сраженный боевик, из которого со стоном медленно уходила жизнь. Был хорошо виден его небритый квадратный подбородок и судорожно дрожащий выпирающий под ним кадык. Дернувшись, «чех» затих. Душа отлетела.
Вдруг из-за облупившейся стены хаты высунулась, блеснув на солнце, бритая голова сержанта Кныша, и он коротко свистнул им, подзывая. Ромка и Танцор с облегчением покинули свою засаду, с опаской подошли к мертвому. Это был молодой рослый парень, лет двадцати трех, с сильными жилистыми как у борца руками, почему-то по локоть испачканными в запекшейся крови. Он лежал на спине, в упор прошитый Ромкиной очередью, с открытыми темно-карими глазами, удивленно уставившимися на подошедших солдат. Самурский наклонился, выдернул из все еще сжимающей руки чеченца «макаров», извлек обойму. Патронов в ней не было. Спрятал «ствол» себе в карман. У брошенного жилища, заросшего со всех сторон лебедой и крапивой, на всякий случай осмотрелись по сторонам. Чем черт не шутит. Через амбразуру, которая когда-то была входом проникли внутрь разрушенной хибары. В углу у потрескавшейся стены на земляном полу, давно заросшим сорной травой на изодранной в клочья куртке лежал окровавленный пацан лет четырнадцати, здорово посеченный осколками. Правая рука выше локтя была туго перетянута поясным ремнем. Кисти не было. Вместо нее торчал раздробленный масол с обрывками кожи, нервов и артерий. Мальчишка был серьезно ранен, из полуоткрытых неподвижных глаз по опаленному лицу, по перемазанным исцарапанным щекам, оставляя грязные дорожки, медленно ползли слезы. Он лежал молча, только иногда издавал тихое нечленораздельное мычание и повизгивал как маленький слепой щенок, потерявший сиську матери. Из-под прижатой к животу ладони сквозь набухший рваный свитер и тонкие пальцы сочилась грязная кровь вперемежку с экскрементами.
— Что, поиграл в войнушку, сопляк? — сказал сурово Кныш, обращаясь к раненому, находящемуся в шоке, подростку и внимательно окидывая хмурым взглядом из-под выгоревших бровей захваченные с боем «апартаменты».
— Ага, у них тут видать штаб-квартира была! Гляди, вон еще пара фугасиков припасена и электропроводов целая бухта! Ребятишки, похоже, во всю здесь развлекаются!
— «Зелененькие» заколачивают, прямо не отходя от дороги! — откликнулся Свят Чернышов, извлекая из кармана пачку «примы», и протягивая Эдику.
— Работенка, не бей, лежачего! — поддакнул Пашутин, закуривая.
Контрактник, кряхтя, присел на корточки и заглянул в лежащий рядом с фугасами мешок из-под сахара.
— Парни, кому для баньки мыла дать? — обратился Володька Кныш к солдатам с усмешкой, извлекая из мешка на божий свет четырехсотграммовую тротиловую шашку. — На всех хватит! Здесь их не меньше двадцати штук!
— Кныш, что с этим делать-то будем? — спросил Эдик, брезгливо сплевывая и кивая на раненого подростка, от которого распространялся неприятный запах.
— Я бы шлепнул гаденыша, чтобы не мучился! Сами смотрите! — подвел черту угрюмый сержант. — Пойду второго посмотрю, что за птица! Как никак, несколько раз стрелял в меня! Хорошо гад стрелял! Пульки впритирку прошли!
— С «макарова» палил, сука! — пробурчал вслед ему Танцор, склонившись и прикуривая от сигареты Пашутина.
— Укол надо бы сделать, — сказал бледный Ромка, обернувшись к товарищам.
— На хера, все равно кровью изойдет! — почувствовав сильную тошноту, Пашутин сморщился, отвернулся и сплюнул. — Лучше для своих ребят приберечь! Чем на всякую шушеру тратиться!
— Что, так и бросим? Святка?
— Что Святка? Что Святка? Ты чего ко мне пристал? — вспылил вдруг Чернышов. — Хочешь? Тащи на себе! Смотри грыжу не заработай!
— Только как бы потом тебе, Самурай, наши ребята п…дюлей не навтыкали! — добавил Пашутин. — Как им в глаза будешь смотреть? Тоже мне, гуманист выискался!
— Помрет, ведь, мальчишка!
— Послушай, ты, мать Тереза! Вот, этот чернявый пацан, полчаса назад дорогу минировал со своими подельниками, по которой ты и твои же ребята должны были ехать! Елага, Виталька Приданцев, Привал, Крестовский, Квазимодо! Что теперь скажешь? А не ты ли, на прошлой неделе вместе со Стефанычем «двухсотых», саперов подорвавшихся, в вертушку загружал?
Ромке сразу же вспомнился тот пасмурный октябрьский день, тогда на «проческе» они с Приваловым обнаружили убитого заминированного солдата…
На убитого младшего сержанта за разрушенной фермой первыми наткнулись рядовые Самурский и Привалов, когда осматривали развалины. Он лежал, на битом кирпиче плотно прижавшись щекой к красному крошеву, словно вслушивался, что же там такое делается глубоко под землей. Левая сторона лица и, торчащая из-под воротника бушлата, шея были в запекшейся крови: у солдата боевики отрезали ухо. На нем поверх бушлата был выцвевший «броник» с номером «43», выведенным когда-то белой краской; рядом сиротливо валялась каска, будто шапка нищего для подаяния, оружие и разгрузка отсутствовали. «Вэвэшники», настороженно оглядываясь по сторонам, сначала прошли вперед, потом, убедившись, что опасности нет, вернулись к мертвому.
— Давно лежит. Дней пять не меньше. Чуешь душок. Видишь, пухнуть начал, — констатировал Ромка, доставая из кармана сигареты и закуривая.
— Может перевернем?
— Зачем?
— Посмотрим, что за пацан!
— Привал, чего тебе вечно неймется? Тебе что, делать нечего? Так не видать? Не насмотрелся еще на мертвяков? Мне же эти смотрины вот уже где! — Ромка провел себе ладонью по горлу. — По ночам задрючили. Дальше уж некуда. В психушку пора!
— Может, кто из наших?
— Не, не похоже. Если бы был из наших, мы бы знали. Скорее «махра», но уж точно не «контрабас».