Неотмазанные. Они умирали первыми
Шрифт:
— А ты думал, почему его Тайсон не дрючит, как остальных? Да я с таким дядей на его месте вообще бы дома жил.
— Игорёха, надо отдать должное, Груздь и сам прощелыга тот еще. Ему все по барабану.
— Не мешало бы сегодня хэбэшки прокипятить. Вша в конец задолбала, мочи нет.
— Я тоже всю поясницу в кровь разодрал. «Бэтээры» в конец замучили, живого места не оставили.
— Ну-ка, мужики, подмогни! — вклинился в разговор широколицый как луна, веснусчатый Петька Вавилкин, взваливая тяжеленный бак, с помощью Ромки на тележку. — Пантелеич вам прокипятит, так прокипятит.
— Да, мы после
Петька на кухне околачивался без малого уже год, и причислял себя к счастливчикам. Считал, что со службой ему дико повезло. Всегда в тепле, при жратве, и «дедушки» к нему хорошо относятся, потому что он от их побоев всегда откупится: то консервами, то соком, то мясцом. Иногда он, втихаря от всех, специально готовил жратву по персональному заказу Тайсона. То картошечки с хрустящей корочкой поджарит, то еще чего-нибудь вкусненькое сварганит. Он хоть и при кухне, а худущий как узник из Бухенвальда, хотя трескает будь здоров, за троих. Аж за ушами трещит. Сам он деревенский, из какой-то глухомани, откуда-то из-под Благовещенска. Поговорить с ним абсолютно не о чем. Полнейший «валенок». Болтает только о тракторах, сеялках, веялках, пьяных комбайнерах да о том, как жестоко избивали, приехавших к ним в совхоз оказывать помощь, городских. Вот и вся его песня. Пенёк, одним словом.
Помыв после ужина котлы, кастрюли и посуду, рядовые, работавшие на кухне, частенько после смены кипятили свою одежку, чтобы избавиться от донимавших паразитов. Главное, чтобы Пантелеич, главный повар, не увидел. Здоровый, задастый, Пантелеич был в звании старшины, и всю свою службу провел здесь, в этой части на кухне. Напялив на лысую голову, похожую на биллиярдный шар, высокий мятый колпак, он со здоровенной поварешкой, в грязном фартуке выпятив живот, разгуливал вдоль котлов и кастрюль как император Наполеон перед своей гвардией под Ватерлоо. И не дай бог, сделать что-нибудь не так и попасть под его горячую руку. В миг доходчиво огреет по башке своей поварешкой. Ромке уже доставалось от него несколько раз, ничего приятного он при этом не испытал.
— Кончай перекуры! Чертовы бездельники! Лоботрясы! — накинулась на них потная раскрасневшаяся повариха. Ромка и Костромин нехотя поднялись с лавочки и отправились заниматься «любимым» делом: скоблить грязные котлы.
Неожиданно на кухню, где Ромка и Костромин упорно драили котлы, «першингом» влетел довольно прилично поддатый майор Занегин. Его черезчур багровая опухшая физиономия с мясистым шнобелем и выпуклыми мутными глазами не предвещала ничего хорошего. От него за версту несло жутким выхлопом. Было такое ощущение, что он суток трое не просыхал, не меньше.
— Где хлеб? Куда девал хлеб, сученок? — накинулся он, ни с того, ни с сего, на ближайшего. Им к несчастью оказался Ромка Самурский.
— Откуда нам знать, товарищ майор! Должны были еще вчера вечером привезти. Но не привезли! Машина, кажется, не пришла! То ли сломалась, то ли еще что-то случилось! У прапорщика Демьянчука спросите, он точно знает!
— Ах, ты еще препираться со мной вздумал, ублюдок! — майор ухватил его здоровенной кляшнёй за затылок и с силой ударил солдата головой об стол. Удар пришелся о дюралевый уголок стола. Из рассеченного лба во все стороны брызнула кровь…
Глава пятая
Госпиталь. Ромка с перевязанной головой лежал в палате у окна и, вооружившись шариковым стержнем, писал родным письмо:
«… лежу в санчасти. Температуры второй день нет. В санчасти тоже не дают расслабиться, приходится порядок наводить. У нас тут трубу на днях прорвало, вода хлестала как из ведра, пришлось убирать все. Правда, едим тут, меры не знаем. Сгущенку ели, масло, сколько влезет с сахаром, яйца, пюре картофельное. Что-то, ваши письма запропастились куда-то. В роте, наверное, лежат. Тут книги все перечитал, подряд набрасываешься, а дома-то не особо я этим увлекался. Все гулять куда-то тянуло. Какие тут к черту «спецы». Это только я один тут знаю ФИЗО. В старой части нас здорово гоняли. Когда «солдатскую бабочку» по 150 раз делали, отжимались по 100–120 раз. «Гуськом» по 200 метров ходили, в противогазах бегали. Что, когда снимаешь его, из него льется пот и слезы как из кружки вода. Утренняя зарядка как ад была. А тут же кроме легкого бега, нагрузок нет. Служу России!»
Как-то днем навестить больного товарища наведался Коля Сайкин, с которым они вместе поехали в «учебку», а угодили сюда. Он был повыше ростом и пошире в плечах, да и силушкой бог не обидел. Но и ему здорово перепадало от старослужащих, его «метелили» сообща, один раз в каптерке так двинули по затылку табуреткой, что он даже сознание потерял.
— Здорово, болезный! Хорошо устроился, как погляжу! Как на курорте. Тепло. Мухи не кусают. Жрешь от пуза. Книжки почитываешь. Медсестры, симпатульки, гляжу, по коридорам со шприцами и клизмами шастают.
— Заходь, салажонок! — обрадовался гостю Ромка, приподнимаясь на локте. — Проходи! Будь как дома. Присаживайся.
— Ром, ну как у тебя дела? Голова сильно болит?
— Да, вроде оклимался. Пять швов на лоб наложили. Теперь, наверное, физиономия как у Отто Скорцени будет, вся в шрамах.
В узкой, вытянутой как кишка, палате кроме Ромки было еще трое солдат. Двое вышли покурить, а третий крепко спал, отвернувшись к стене. На нижнем несвежем белье через спину красовались бурые полосы.
— Чего это с ним? — полюбопытствовал Сайкин, кивнув на спящего.
— Это Владик. Из автобата. Пьяные «деды» его отметелили железными прутьями. Видишь, кровь насквозь пропиталась, запеклась. Раньше в царской армии было наказание шпицрутенами, прогоняли сквозь строй под ударами шомполов, вот и с ним такое устроили, сволочи.
— А чего же ему белье-то не сменят? Грязнущее, дальше не куда, как у бомжа из канализационного люка, да и в крови перемазано.
— Колян, ну ты даешь! — горько рассмеялся Ромка, закатив под лоб глаза. — С луны, что ли свалился? Сам посуди, кому мы тут на хрен нужны?
— Да, это ты верно заметил! Да, действительно! Кому?
— То-то же! Эх, не повезло нам, Колька! Ой, как не повезло!
— Ромк, кто б мог подумать, что так все для нас хреново обернется. Радовались раньше времени. Вот и стали сержантами, вот и стали спецами! Надо же было так вляпаться!
— Ни за что бы учиться не поехал, если бы знал в какую «дыру» попадем! И черт меня дернул напроситься в «учебку». Будь она трижды проклята!
Сайкин вдруг спохватился, вскочил, порывшись в карманах, извлек четыре пачки «примы».