Неотразимое чудовище
Шрифт:
Он увлекся. Он говорил, показывал, и я поняла, что этот человек, если с него снять эту «шелуху» псевдоноваторства, как это ни странно, гениален!
Он полностью погружался в образ: меняясь сам, он превращался в изображаемого.
Очень скоро я прекрасно знала, как выглядел собеседник Лизы, более того — я могла определить, что сей индивидуум наверняка относится к преуспевающим гражданам нашего общества.
И лишь одно оставалось покрытым мраком тайны — что связывало
Наша беседа с Донатовским подходила к концу. Он начинал нервно поглядывать на часы.
— Простите, — наконец решился он. — Дело в том, что на сегодня у меня назначена одна небольшая встреча. Так как это рандеву с дамой, я не считаю себя вправе опаздывать. Поэтому…
Он замер, ожидая нашей реакции.
— Да, конечно. Последний вопрос…
— Я слушаю, — кивнул он с готовностью.
— Вчерашний вечер… Вы ничего странного не заметили?
— В смысле? — удивленно вскинул он брови.
— Лиза никуда не спешила? Была ли она спокойной или, наоборот, — взвинченной? Вообще, в ней ничего не изменилось?
— Знаете, я ничего особенного не заметил… Разве что, напротив, если меня и удивило вчера что-то в Лизе, так это ее спокойствие. Нет. И она не только никуда не спешила, но, как мне показалось, ушла из театра одной из последних.
Больше он говорить был не намерен. Снова стал напряженным и деловито взглянул на часы.
Ну, что ж…
Я протянула ему нашу «визитку».
— Если вы что-то узнаете, позвоните. Хорошо?
Он кивнул.
— Хотя не могу вам этого обещать, — не удержался он от насмешливой улыбки. — Я все-таки не люблю сыщиков.
Глава 7
Из «бункерного театра» мы вышли в загробном молчании. Если этакая молчаливость свойственна Сережке, то мое нежелание разговаривать удивило меня саму.
Более того, отчего-то и мои мысли обрели мрачную окраску, будто я только что побывала в пристанище вампиров.
Еще этот ужасный туман! Сейчас он, казалось, засасывает в себя, как огромный троглодит, и более того — сам проникает в меня, превращаясь в туманную инстанцию.
Мы шли по улице, держась за руки, и наконец я поняла, что молчание становится невыносимым.
Мои мысли сбивались, и я никак не могла понять, «катит» Донатовский на подозреваемого или его надо из черного списка вычеркнуть с некоторым сожалением?
По каким-то деталям я вполне могла заподозрить его в убийстве. Тем более что иногда его «паранормальные» глаза зажигались лихорадочным огнем, и тогда я легко представляла его в образе маньяка. Если бы… Если бы с такой же потрясающей легкостью он не становился в одно мгновение совершенно иным!
Что там ни думай, а Донатовский — тип весьма загадочный. Чего стоят его рассуждения о смерти, которыми он порадовал меня в конце нашей беседы!
«Смерть, смерть — вот что является основой любого творчества!» — увлеченно тараторил Донатовский, не обращая внимания на то, что Пенс уже пытается выбраться на свободу.
Словно опасаясь, что мы освободимся раньше, чем он выскажет нам наболевшее, Донатовский занял такую позицию, при которой без его воли наше освобождение становилось невозможным, — то есть, попросту говоря, встал между нами и вожделенной дверью.
«Посмотрите сами, молодые люди, что движет любым поэтом, любым драматургом? Все то же. О нет, не надо говорить мне о любви! Любовь ничего не значит, если она не связана со Смертью! Много бы интереса было у вас к Ромео и Джульетте, если бы они остались живы? Только Смерть и вызывает к себе вечный интерес, завершая бессмысленную картину человеческого существования! Только она придает этому хаотичному явлению хотя бы какой-то завершенный смысл! Поэтому нам становятся понятны гении только после того, как всемогущая Смерть поставит в их метаниях точку, и мы наконец догадаемся, что они хотели нам сказать!»
— Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну, — вдохновенно процитировал он, все-таки выпуская нас. Его интерес к такому явлению, как смерть, был безусловен. Вот только что это было? Маниакальная страсть, вполне способная вылиться в извращенные формы, или простой юношеский, задержавшийся в сознании экзистенциализм?
Почему он, только что спешащий на встречу, вдруг начисто забыл о ней? Ему хотелось выговориться? Или убедить нас в чем-то?
Странная личность — этот человечек с горящими глазами… И понять его трудно, что-то в нем есть и отталкивающее, и в то же время возбуждающее жгучий интерес.
— А вот черт его и разберет, — пробормотала я, всматриваясь в туман, чтобы хотя бы определиться, где мы находимся.
Такого густого тумана я, сколько живу, — не помню! Видимость была настолько минимальной, что если ты возымел глупость задуматься и внезапно очнулся, определить, где находишься, можно было только с огромным трудом. Поскольку все предметы растворялись в серой пелене уже через несколько шагов.
— Просто ежики мы с тобой какие-то, — проворчала я. — Где мы хотя бы?
— На углу Волжской, — ответил Пенс.
Я призадумалась. Искушение было велико.
Недалеко отсюда находился высотный дом, и там, в одной из квартир улучшенной планировки, жила родная сестра Елизаветы Андреевны Ракитиной — Валерия Андреевна.
То бишь та, которую Рита внесла в черный список первой.
Та, которая могла знать о респектабельном джентльмене, встретившемся в кафе Донатовскому, немного больше.