Неотвратимость
Шрифт:
— Давненько мы с вами не виделись, Сергей Александрович.
— Давненько, Петр Елизарович.
— Как дела? Здоровье?
— Отлично.
— Да? А по виду не скажешь.
— Внешность обманчива, это вы хорошо знаете… А как ваша жизнь?
— Как на Марсе — нет жизни, только работа. — Он засмеялся, глядя на Крылова, точно приглашая и его посмеяться. — Зато план опять перевыполнили… В Москву то и дело мотаюсь, то в Совмин, то в Госплан… Общественные дела замучили — совещания, выступления, встречи с трудящимися, отказать нельзя. Устаю.
— Ничего, скоро
— Отдыхать только на пенсии придется, да пока не собираюсь.
— Я не о пенсии.
Гулыга промолчал. Только с недоумением посмотрел на него. Выжидал, наблюдая, как вертит в руках папку. Папка эта все время приковывала его взгляд, понимал: неспроста принес ее.
Под ноги им подкатился мяч. Подбежал мальчишка:
— Дяденька, ноги…
Гулыга посторонился, паренек нырнул под скамейку, вылез с мячом и убежал.
— Неподходящее место мы выбрали, Сергей Александрович. Действительно, как два пенсионера сидим здесь. Что нам — поговорить негде? — Гулыга кивнул на ресторан, — А? Посидим по-человечески, выпьем по рюмке. Что бы там ни было, какая бы кошка ни пробежала между нами — разберемся. Оба мы с вами фронтовики, вы ведь, помнится, говорили, тоже воевали.
— Воевал.
— По интендантской части, в тылах? — спросил без укора, даже одобрительно.
— Нет, был редактором дивизионной газеты. Но и в тыл приходилось ходить, в немецкий. Только не дошел, тяжелое ранение получил.
— Вот видите, — обрадовался Гулыга. — Значит, оба кровь за родину проливали.
— Нет, за родину — один…
— Вы же только что сказали, что были ранены.
— Я-то был, а вы… В анкетах до сорок шестого года писали: «Ранений и контузий не имею». А спустя год после войны впервые появилось у вас: «тяжело ранен»… Разве что на охоте? Так это не за родину.
— А вы что, теперь моими анкетами заинтересовались?
— Нет, теперь только вспомнил. Смотрел, когда очерк писал, но тогда не зафиксировалось.
— Эх, Сергей Александрович, неблагодарным вы делом занялись, — ничуть не смутился Гулыга. — Не очень-то мы во время войны медицинскими справками запасались. Вы в Музей боевой славы сходите! — повысил он голос и, спохватившись, спокойно закончил: — Там все описано.
— Был, еще весной читал. И в статье своей отметил, из районной газеты взял, — как громили вы на танке врага в его тылу.
— Так в чем же дело?
— Есть одна закавыка. Вы ведь в триста двенадцатом полку были? Танковым взводом командовали?
— Верно.
— А помните, как в сорок первом, в июле полк перебазировался?
Гулыга задумался.
— Напомнить?
— Ну-ну.
Сергей Александрович раскрыл наконец свою папку.
— Вот, почитайте. — И подал ему копию архивной справки Министерства обороны.
— Что, опять донесение гестапо? — сказал насмешливо, шаря по карманам. Достал очки, не торопясь протер платком и начал читать.
Крылов смотрел на него. Ни один мускул на лице не дрогнул. Ни растерянности, ни даже смущения. Только слишком долго читает, а впрочем, наверное, давно прочел, обдумывает. Наконец, горько усмехнулся:
— Вы
— С сорок первого.
— Значит, знаете, что тогда творилось. В какие архивы, скажите мне, в какие гроссбухи занесено, кто на поле боя заменил убитого командира, а кто из технарей пересел на танк? Какой это, интересно, архивариус мог угнаться за моим танком, проследить, кто где был в той кровавой каше? Как это люди берут на себя такую ответственность, да еще и бумажки выдают? Где эти архивно-бумажные души были, когда мы стояли насмерть?.. А танкистом, верно, недолго я был, но кому это важно, в каком качестве человек истреблял врагов? Важно, что уложил их немало.
Гулыга говорил, все больше возбуждаясь, говорил, казалось, искренне и честно.
— …взрывали мосты, пускали под откос эшелоны… А командир танкового взвода?.. Ну, что ж, подбили, в тылу оказался и с новой силой принялся громить фашистов.
Крылов вдруг понял, что факт, который он считал убийственным, на самом деле не так страшен. Ведь действительно, воевал же человек, в тылу врага воевал, командиром партизанского отряда был… Однако интуиция, поведение сегодняшнего Гулыги, методы, которыми он действовал, подсказывали, что перед ним крупный, изворотливый негодяй. Тертый калач, его так просто не осилить, не положить на лопатки. Неожиданно даже для самого себя спросил:
— Мне просто любопытно, хотя бы из спортивного интереса: как вы можете в глаза мне смотреть? Как поднялась рука такую клевету обо мне сочинить?
— Хм, — иронически хмыкнул Гулыга. — Интересно… любопытно… клевета… — И вдруг резко, зло: — Не бросайтесь словами, а главное — в душу не лезьте! Не лезьте своим сапогом в чужую душу. Что я вам плохого сделал?! Не стали бы соваться не в свои дела — и сами бы в луже не оказались. А теперь что? Я вам не помощник, сами и выпутывайтесь. И знайте — чего бы еще вы там ни придумали, поверят мне, а не вам… Так что не советую…
Наглость сразила Крылова. Он сидел молча. А Гулыга по-своему понял молчание Крылова. Сменил гнев на милость, добродушно сказал:
— Не тужите, старина. Помните, философ сказал: все проходит.
Совершенно автоматически Крылов поправил:
— Философ не так сказал…
— А плевал я на ваших философов, — прервал его Гулыга. — Опять к чепухе вяжетесь. Мысль-то правильная… Как и все, что я вам говорю.
Крылову хотелось взять реванш.
— И насчет Панченко правильно?
— Этого ублюдка?! — Гулыга уже полностью пришел в себя. — Жаль, сам не добрался до шакала! Вы с Ржановым говорили?
— Говорил.
— Ну и что? Что он сказал?
— То же, что и вы.
— Так чего же вы еще копаетесь! — Гулыга позволил себе повысить тон.
— Чтоб докопаться. — И извлек из папки вторую бумагу. — Ознакомьтесь, Петр Елизарович.
— Давайте-давайте, — презрительно махнул он рукой. Не глядя на нее, поманил пальцем мальчишку, игравшего с мячом, подмигнул ему: — Ну-ка дай пас.
Паренек улыбнулся, ткнул ногой мяч. Гулыга отфутболил его не по годам лихо и совсем по-мальчишески закричал: