Неотвратимость
Шрифт:
— Эх, Миш-ша. Хороший ты человек, но — глуп.
— А ты мудрец, да? Псих ты, батя, вот кто. Не от ума болтаешь — за границу! Тебя ж там ихняя полиция враз наколет.
— Ну хорошо, пусть так…
— Чего хорошего — пулю-то в лоб?
— Пусть стреляют в гангстеров. Но частных предпринимателей полиция не трогает. Деньги можно наживать честно.
— Врешь, большие деньги честно не наживешь.
— Миша, извини, пожалуйста, но ты бандит. Ты ничего не понимаешь в коммерции.
— Ты много понимаешь. За то пятнадцать лет в НТК и припухал,
— Я был глуп тогда…
— Ну? Ты отлично сохранился!
— Нужно было уйти с золотом за границу, мог уйти! Но все хотелось еще…
— Значит, приехал меня в заграницу сбивать?
— Ты ж соглашался там, в колонии.
— Э, нет, про заграницу уговора не было. Соглашался помочь твое золотишко выручить, верно. Но то в колонии… А поглядел, что жить можно, то есть как человеку…
— И стал вьючной скотиной! Будешь существовать на зарплату?
— Да! Но буду, буду! Живой буду, понял! Нам с тобой, ежли подзалетим опять, то и до высшей меры недалеко. Иди под расстрел один, без меня — ты уж старик, отжил так и так.
Беседа зашла в тупик. Скорбно качая сединами, Чачанидзе сказал:
— Как-кое гнилье пошло! Нет смелой личности, есть серая толпа. Бараны! Вам лишь бы корм. Что вам виллы, дворцы, прекрасные женщины, дорогие женщины! Труд и корм. Это все, что вам нужно.
— Дворцы? А барак не хоть? За колючей проволокой?
— Барак — для тебя, Миша. Все равно ты сорвешься рано или поздно. Потому что нутром бандит. Сорвешься и опять будешь срок тянуть. А я… Если не повезет— умру. Пусть умру! Что за жизнь без денег! Но если… О! У меня будет золото, деньги, виллы, все!
— Интересно, что ты будешь делать с женщинами, дедушка? — захохотал Саманюк. — Ладно, Леонтий, не психуй. Может, я съезжу с тобой на Кавказ, погреться на солнышке. А то и верно — тайга да тайга. У тебя там кто, па Кавказе?
— Никого. Жена умерла, как меня взяли. Сильно убивалась. Тетка еще была, старуха неграмотная. Не знаю, что с ней, известий не получал. Очень хотел бы знать. Ее дом был мой дом. Там я имел… как граф Монте-Кристо… Вино, старое выдержанное вино. Там одна была Валя… Валентина…
Саманюк удивился — голос старика дрожал.
— Русская? Кто такая?
— Тебе все равно, ты не поймешь…
— Ну пес с тобой. Говоришь, там у тебя золото осталось? И много? Да не бойся, мы здесь одни, никто не услышит. Напарники мои работают во вторую смену.
— Включи радио, Миша. Ишь, музыка… Вот так. Садись ближе. Слушай. Есть золото, не все при обыске нашли. Только то, что в доме было. В другом месте — осталось. Золото и… валюта. Доллары, Миша! Я нарочно все признавал на суде, чтобы неясностей не было, чтобы еще копать не стали. Иностранный турист один… Тогда за границей унция золота стоила на черном рынке полста и больше долларов! Я не бандит — я коммерсант! С тем, что осталось, миллионы нажил бы где-нибудь в Европе! Только взять бы мое золото, мои доллары! И за рубеж! Ты молодой, сильный, ловкий, Миша! Помоги взять, помоги уйти! У меня нет сына — ты наследником будешь, ты!
Саманюк моргал, слушал, чмокал потухшей сигаретой. Сказал наконец:
— Вербовщик ты, Леонтий, первый класс. Ну тебя к дьяволу. Давай лучше чай пить. Чифирнем в пределах дозволенного под музыку советских композиторов, — подмигнул на приемник. — Так, говоришь, долларов У тебя навалом? Не довелось видеть доллары. А эти, как их… виллы, да? Навроде дачки, что ли?
2
— Миша, зачем выходить в Харькове? Нс лучше ли прямо до места?
— Не лучше. Ты вон в Свердловск ездил бабу искать. Я тоже хочу кое-что поискать под Харьковом. Не бабу, более нужный в хозяйстве предмет. Понял?
— Я хотел как быстрее.
— Вижу, что торопишься. До весны потерпеть нс мог.
— В Сухуми тепло.
— Кабы жарко нам не стало. Ежлн такая нетерпяч-ка, самолетом летел бы.
— Не люблю самолетом, там регистрируют фамилию. Один мой друг на этом засыпался в Красноярске… Так обязательно в Харькове?
— Сказано. Собирай шмутки, задержимся недолго. Вещь одну взять, и двинем дальше.
В Харькове устроились в гостинице при вокзале.
— Ничего, можно, — сказал Саманюк. — Документы у нас чистые. Двое перевоспитанных, как порядочные, едут нюхать розы на Кавказе. Розы и чего там еще? Манголии?
— Магнолии, — поправил Чачанидзе. — Но в это время года они не цветут.
— Да? Неважно, мы можем и подождать. А пока ты тут меня жди. Отдыхай на свободе, пока есть возможность.
Саманюк исчез. Появился лишь на другой день. Чачанидзе про себя отметил, что в поведении сообщника, в походке и взгляде как будто прибавилось уверенности, независимости… Или наглости?
— Миша, ты не выпил сегодня? Бодрый какой…
Не ответил тогда Саманюк. В купе поезда, когда остались одни, задвинув дверь, сказал:
— Во, старик, видал? Браунинг. Ждал меня тринадцать лет в заначке. Это тебе не баба, не предаст.
На большущей его лапе лежал изящный дамский пистолет с рукоятью под слоновую кость.
— На что он тебе?
— Ты меня с собой ублатовал — на что? По берегу моря гулять? Цветочки нюхать? Игра пошла «по банку»: или заграничные виллы — или «вышка», высшая мера. Терять-то уж и нечего.
Саманюк ворчал:
— Хвалился, что в Сухуми тепло — от такого тепла у меня кишки знобит…
Верно, осень на побережье стояла промозглая. Мокрый ветер теребил пальмы, и они горестно качали головами, серое недовольное море под тяжелыми тучами плевало на бульвары соленой пеной.
Погода и знакомые места нагнали на Левана Ионовича сентиментальную тоску, он вздыхал, постанывал, и не понять, дождинки на щеках или слезы. Порывался идти на кладбище, искать могилу жены.
— Не торопись на кладбище, пока живой, — отсоветовал Саманюк. — Кончим дело, тогда валяй, хоть на вечную прописку. Бр-р, муторно у вас тут.