Неожиданная Россия
Шрифт:
«Играл пред сумрачным недугом…»
В других регионах карантин и эпидемии были не столь драматичны, как в Астрахани или Севастополе. Но зараза весь 1830 г. двигалась по стране, как линия фронта неумолимо приближаясь к самым крупным городам России – к двум столицам.
В имперском Петербурге и «первопрестольной» Москве тогда были сосредоточены главные бюрократические силы державы. В провинциях, в ту эпоху особенно отдаленных и по факту автономных от центра, ситуация могла складываться по-разному, мало влияя на общее положение в стране. Столицы же были показателем способности государства выполнять свои функции даже перед лицом смертельной эпидемии. При этом Москва и Петербург являлись не только политическими и экономическими центрами, но и настоящими мегаполисами той эпохи. Для их сконцентрированного, многочисленного населения угроза заразной эпидемии была особенно страшна. Любой же крупный катаклизм в столицах автоматически грозил потрясти всю самодержавную Россию.
В Москву эпидемия пришла 26 сентября 1830 г., тогда был обнаружен первый больной. Через три дня зафиксирована первая смерть москвича от холеры. «Старую столицу» закрыли на карантин, блокировав заставами все дороги – именно поэтому Пушкин и застрял до зимы в своём имении под Болдино в Нижегородской губернии.
Московскую власть тогда возглавлял князь Дмитрий Голицын – в юности участник взятия Бастилии и герой наполеоновских войн, один из ключевых командиров Бородинской битвы. В ходе эпидемии он тоже проявил себя как толковый начальник – в «старой столице» быстро организовали три десятка временных больниц с хорошо продуманной организацией, вплоть до «конного казака на всякий случай» при каждом лазарете. Основу медицинского персонала таких временных лазаретов составили солдаты московского гарнизона.
Через две недели после начала эпидемии в Москву прибыл сам царь Николай I. Император не часто посещал «старую столицу» и на фоне разгула холеры этот поступок произвёл сильное впечатление на общество. Притом не только на традиционно монархические низы, но и на вполне скептические слои – достаточно напомнить, что недавний приятель декабристов Пушкин из болдинской самоизоляции отреагировал на действия царя вполне восторженными стихами:
Клянусь: кто жизнию своей Играл пред сумрачным недугом, Чтоб ободрить угасший взор, Клянусь, тот будет небу другом, Каков бы ни был приговор…Напомним, что холера тогда была новой напастью, от которой стабильно умирала половина заразившихся. Более того, холера особо пугала самим ходом болезни – смерть в собственных испражнениях, в корчах от поноса особо страшила и отвращала людей. Холеру воспринимали не только как опасную, но еще и как особо «грязную», «стыдную» болезнь. Что вносило дополнительный ужас.
Современники тогда заметили, что даже те, кто в недавнем 1812 г. добровольно помогали раненым, во время холеры нередко отказывали больным в помощи. Не зря в упомянутом стихотворении Пушкина прямо указано, что поход в холерный эпицентр даже страшнее и весомее, чем участие в бою. Для людей, буквально вчера переживших наполеоновские войны, смерть от оружия была привычной – холера же страшила куда больше.
Царь и снег против холеры
Сам Николай I явно очень боялся эпидемии. Когда пришли известия о появлении холеры в Москве, то находившееся в сотнях вёрст Царское Село, где проживал император с семьёй, тут же оцепили гвардейские части, установив самый плотный в России «карантин». Тогда же на несколько дней блокировали карантинами и Петербург – но это решение, вызвавшее ранее невиданные пробки из карет и телег на дорогах, быстро отменили.
Несмотря на личный страх, царь исполнил свой долг и демонстративно прибыл в Москву 12 октября 1830 г. Так совпало, что в тот день «старую столицу» засыпал первый снег – а тогда уже знали, что зимние холода тормозят развитие холерной эпидемии. Снег вкупе с обожествляемым монархом, по свидетельствам очевидцев, весьма благотворно подействовали на москвичей, снизив нараставший ужас перед болезнью.
Тем не менее, как и сегодня в интернете, люди тогда в газетах с тревогой читали публиковавшуюся статистику. К примеру, столичная газета «Северная пчела» давала таковую почти ежедневно: «30-го октября больных холерою во временных больницах и на своих квартирах состояло 1255; 30-го числа заболело 76, выздоровело 49, умерло 36… 31-го октября больных холерою заболело 71, выздоровело77, умерло 44…»
В целом «старой столице» повезло – эпидемия пришла в самом конце теплого сезона. В сочетании с противодействием властей это снизило возможные жертвы. По официальной статистике с сентября по декабрь 1830 г. из 305 тыс. москвичей заболело холерой 8299 человек (2,7 %), а умерло 4497 (около 1,5 %). Заметим, что для современной Москвы смертность в 1,5 % составит почти 200 тыс. трупов…
Среди карантинных мер тогда был введен запрет на торговлю рядом товаров – например, запрещалось продавать и есть колбасу, сырые овощи, любые фрукты. Официально запретили даже суп-окрошку. Скажем так, меры в тех условиях интуитивно разумные. По окончании эпидемии московские купцы дотошно скалькулировали, что запрет на торговлю фруктами обошелся им 158 865 руб. Бизнес тогда безуспешно просил власть о финансовых льготах – «оказать милосердие отсрочкой времени, определенного для протеста векселей…»
Зима остановила шествие холеры по средней полосе России. Однако было понятно, что очаги инфекции уже тлеют на дальних подступах к главному мегаполису страны – Петербургу. Неизбежное пришествие холеры в столицу империи ждали весной следующего 1831 г.
Но весна, открывшая волжско-балтийскую систему каналов (главные транспортные артерии России до эпохи железных дорог) в Петербурге прошла спокойно. Первого холерного больного здесь выявили только 26 июня 1831 г. Страдавшего от поноса носителя холерных вибрионов обнаружил «штаб-лекарь», полицейский врач Дмитрий Бланк на берегу Невы – сегодня это Синопская набережная – среди экипажа грузовой лодки, пришедшей в столицу из Вытегры. К тому времени больной уже 18 дней провёл в городе. Стало пугающе ясно, что по главному мегаполису Российской империи уже вовсю бродит эпидемия.
Административный восторг
Высшая власть была готова и принялась действовать стремительно. Уже через два дня введена особая система эпидемического управления – в каждый из 13 «частей»-районов Петербурга назначался особый «попечитель», которому подчинялись все врачи и полиция. Например, попечителем 1-й Адмиралтейской «части» был назначен Сергей Уваров, президент Академии наук, известный в нашей истории знаменитой идеологической триадой «Православие-Самодержавие-Народность».
Всех выявленных больных полагалось в обязательном порядке направлять в тщательно изолированные от населения больницы. У больниц Петербурга эпохи Николая I любопытная статистика. К началу 1831 г. их насчитывалось 54 на 6684 больничные койки. То есть, при постоянном населении города в 448 тыс. чел., на 10 тыс. петербуржцев приходилось 149 коек. Для сравнения, по статистике 2019 г. в столице РФ на то же количество жителей приходилось всего 55 больничных коек.
Объясняется этот, удивительный на первый взгляд, факт просто – Петербург два века назад был очень милитаризированным городом, там базировалась вся гвардия, только «нижние воинские чины» составляли более 10 % населения (это как если бы в Москве сейчас обитало более миллиона солдат!). И почти все больничные койки Петербурга эпохи Николая I приходятся именно на лазареты военного ведомства.