Неожиданность
Шрифт:
Здесь с работой было плоховато: Переславль еще не в степи, и тем более не в пустыне стоит, и там, где впадает речка Альта в Трубеж, воды всегда хватало. А в степи никому ничего не надо — половцам колодцы после печенегов достались, а новые рыть они не хотят. Да и соваться к ним опасно — враз в рабство продадут. Поэтому воду Фаридун искал редко, перебивался случайными заработками. Опять же соскучился по любимой жене Тахирих. В общем, пора домой!
— Фаридун, а чего ты так в тереме-то озяб? Или в своих краях кроме жары, другой погоды и не видывал?
Погоду Фарид видел всякую.
Остад, оказывается, поставил у Богуслава, подаренного ему митрополитом коня, получил от боярина комнатку для ночевки и подался улаживать последние дела (церковники сорвали его с места внезапно). Когда собирался, еще припекало солнышко, поэтому оделся легко, по-летнему. А пришел незадолго до меня и тоже по изрядному холодку.
Спросил его о запрете на вино.
— В нашем роду все придерживаются учения пророка Заратустры и у нас такого запрета нет.
Все имеющиеся у меня сведения об этом пророке я почерпнул из «Двенадцати стульев» Ильи Ильфа и Евгения Петрова, где главный герой Остап Бендер говорит мелкому расхитителю социалистической собственности Паше Эмильевичу на прощанье:
Набил бы я тебе рыло, только Заратустра не позволяет!
Из этих слов я сделал вывод, что учение это очень миролюбивое и доброе. Пришло время прикоснуться к истине.
Выпили по второй, и я спросил:
— А в чем суть вашей веры? Никого убивать и гонять не надо?
Фаридун криво усмехнулся.
— В основном нас гоняют братья-мусульмане — это сплошь и рядом. А суть нашей веры проста и понятна: думай о благом, говори о благом, делай благое.
Меня тревожил еще один вопрос, и я его задал.
— Слушай, Фарид, вот мы верим в Христа, поэтому мы христиане. Те, кто придерживаются мусульманства — мусульмане. А вас как называть? Заратустриане?
— Заратустра пророк, а учение называют зороастризм. Поэтому мы зороастрийцы.
— Ладно, пошли печку растапливать.
Я организовал подсобника тащить охапку поленьев, Фариду поручил нести лучину на растопку, сам взял бересту и немного соломы для разжигания огня. С огнивом в отдельном кисете я в походе не расставался — кресало, кремень и льняной трут всегда были при мне. Худо-бедно, а костерок всегда разожгу.
Наши комнаты оказались рядом, печь у нас одна. Вот и славненько, не надо будет две топить. Хотя после кухонной разминки перед ужином так все в организме потеплело, что топить свою печку было уже вроде и необязательно.
Разжигать огонь, а потом подолгу смотреть, как причудливо пляшут его языки, слушать, как трещат в огне поленья, я люблю больше любого пиромана, поэтому сразу отстранил от этого дела лозоходца. Твое дело найти воду, а мое добыть огонь.
Ну что ж, начали! Я открыл вверху задвижку, заботливо уложил по бокам горнила дрова, в середине выложил вроде трехстороннего вигвама из лучинок, поместил в него скрученную вдвое солому, немножко прикрыл ее сбоку берестой.
Затем вынул из кожаного
По соломе огонь полыхнул быстро. Я положил сверху бересту и полюбовался на быстро перекинувшийся на нее огонь.
Потом оставалось только подкладывать поленья.
Я заботливо уложил в кисет предшественников спичек и поудобнее расположился на скамеечке у печки. Фарид поглядел на огонь издалека и присел на табуретку в отдалении.
— Если хочешь, садись рядом — здесь на лавке места хватит, — позвал я его.
Фарид отказался.
— Не люблю возле огня сидеть, тревожно мне как-то делается. В детстве упал в костер, с той поры это и осталось. Нас, зороастрийцев, зовут огнепоклонниками, а у меня вот этакая незадача.
Что ж, вольному воля, спасенному рай. Поговорили о порядках в Сельджукской Империи. Всякое вольнодумство и инакомыслие каралось безжалостно. Жителям его родного кишлака, затерянного в горах, сплошь зороастрийцах, приходилось при поездке в город прикидываться истыми мусульманами. Если ловили человека не мусульманской веры, просто казнили. От такой жизни многие бегут в Индию. Фаридун с молодой женой тоже бы хотел туда переехать, вот и отправился на Русь заработать на дорогу и обзаведение хозяйством. Но не задалось. Потом перс ушел к себе.
Ввалился Богуслав. Этот плюхнулся возле меня без лишних реверансов, протянул ладони к огню.
— Столько денег летит на хозяйство! Продукты на зиму приходится закупать, закладывать кладовые. Елисей весь оброк или деньгами брал, или сбывал все по дешевке, лишь бы монеты побольше хапнуть. Так и улетели свои крупы, зерно, мясо, птица, сыр и овощи оптом. Капусту только завтра возьмутся солить! Яблок — и тех нету. Сено, ячмень, овес — все ушло! Лошадям дать было нечего.
— Капитолина не думала, как будет жить без запасов? Бежать же она не хотела?
— Так дура! Все мысли только о случке! Сегодняшним днем жила, а о том, что будет завтра и не думала. Обойдется как-нибудь! Пусть мужчина рядом голову ломает. Ее дело покомандовать, да покрасоваться, а расхлебывать ее дурость муж или любовник должен.
Я задумался. С этой стороны деятельность боярыни мной не рассматривалась, глаза застила теория большой любви. Подумавши и все взвесив, сказал:
— Да собственно и на суде она повела себя так же. Отвергла верный доход и спокойную жизнь с понравившимся мужчиной, тоже боярином, ради призрачной надежды на победу в бою, рискнула своей свободой. И ради чего? Все для того, чтобы покрасоваться перед другими боярами: вот, мол, какая я умная да решительная! А того, что за свои решения несешь и большую ответственность, и расхлебывать последствия придется самой, видимо не понимала. Казалось, что как обычно буркнет в случае неудачи: