Нэпал — верный друг. Пес, подаривший надежду
Шрифт:
Когда Джим забирает Татьяну, ему кое-как удается сдержать поток слез. Но это лишь временно. Он переступает порог дома, а там миски Нэпала для корма и воды. Джим смотрит на них, и по его щекам снова текут слезы. Они продолжают течь, когда он бросает взгляд на подстилку Нэпала в гостиной.
Джим пытается убедить себя в том, что жизнь идет своим чередом. В конце концов, теперь у него есть Татьяна и нужно заботиться о ней — о двухмесячном щенке, которого он должен растить, дрессировать и любить. Он должен каждые два часа выводить ее на улицу и учить командам «сидеть» и «на горшок». Джим говорит себе, что Татьяна, по крайней мере, поможет ему справиться с тоской.
Он повторяет себе это снова и снова, потом въезжает в спальню, а там — маленький домик Татьяны и опустевшее место напротив. Джим знает, что каждый день будет вспоминать этого пса. Другого такого у него уже не будет.
Боль от этой разлуки никогда не пройдет.
Глава девятнадцатая
Опыт борьбы с моей инвалидностью вдохновил маму и папу связаться с некоммерческой организацией под названием «Испытания полетом». Эта организация катает детей с физическими и психическими отклонениями на самолетах. Идея такая: если ты можешь летать на самолете, то для тебя вообще нет ничего невозможного, ведь небо — это предел.
Через некоторое время я тоже начал посещать встречи «Испытаний полетом». Там я познакомился с женщиной по имени Джеки, волонтером организации, о которой никогда раньше не слышал. Она называется «Собаки-помощники: новые возможности», коротко — СПНВ. Джеки пришла туда со щенком золотистого ретривера, из которого надеялась воспитать собаку-помощника. Именно Джеки сказала мне, что я мог бы получить такую собаку.
— А я думал, это только для людей, у кого парализованы все конечности, — сказал я. — Или для тех, кто пострадал сильнее, чем я, то есть менее самостоятелен. Я очень хотел бы иметь такую собаку, но слишком многое могу делать сам.
— Нет-нет. Обещать я ничего не могу, но мне кажется, что вы вполне подходящий кандидат. — Джеки протянула мне брошюру. — Попробуйте, подайте заявку. Посм'oтрите, соответствуете ли вы критериям. Вы ведь ничего не теряете.
Я был обрадован и взволнован. «Неужели я смогу получить собаку? Неужели у меня снова будет собака?» Я всегда держал собак, просто мне казалось, что теперь я не смогу завести домашнее животное, потому что прикован к инвалидной коляске. И я никогда не думал, что собака может быть помощником.
Да, я всегда любил собак. Дороже всех мне была Блю, австралийская овчарка. Несмотря на название, эта порода выведена в Америке. Блю вообще-то принадлежала Скотту, еще до того, как он женился на моей сестре-близняшке Джули. Но я так полюбил эту собаку, что вскоре всем стало ясно: ей будет лучше со мной. Блю сопровождала меня повсюду. Когда я подстригал газон, Блю сидела рядом в садовом тракторе. Если ей становилось скучно, она спрыгивала на землю и бежала за трактором. Блю никогда не оставляла меня, как бы ни уставала. Иногда она даже мчалась за моей машиной, если я куда-то уезжал, и останавливалась, только выбившись из сил. Мы были не разлей вода, поэтому, женившись и получив назначение на базу ВВС имени Кислера, я, конечно же, взял Блю с собой.
Но она не могла меня ни с кем делить. Просто не хотела или была не в силах. И ей явно не нравилось видеть рядом со мной Карлу. Стоило мне уйти на работу, как Блю словно сходила с ума, превращая жизнь моей жены в ад. Если Карла оставляла дверь открытой, Блю убегала меня искать. Дошло до того, что мне пришлось позвонить моим родителям и попросить их забрать Блю. Она жила с ними до самой смерти, а я виделся с ней, когда приезжал к ним. Не лучший вариант, но у меня просто не было выбора.
Да, я всегда держал собак, и Блю была последней из них. Мысль о том, что можно получить собаку в СПНВ, казалась мне обещанием чуда, которое именно сейчас было мне так необходимо.
Я позволил себе помечтать. Если у меня будет собака, она сможет провожать мальчиков в школу. Вы только представьте себе: мальчиков будет сопровождать не отец, сидящий в инвалидной коляске, а самая крутая на свете собака!
Бойцам отрядов особого назначения тяжело просить о помощи. У нас это не заведено, даже если ты всего лишь бывший боец, прикованный к коляске. Мне понадобилось несколько лет для того, чтобы обратиться в СПНВ. И то я смог это сделать, лишь оказавшись в тупике. Раньше меня поддерживала мечта снова начать ходить, а теперь она угасала.
Мне сделали операцию на головном мозге, но она совершенно не избавила меня от боли, и за несколько месяцев до звонка в СПНВ страдания одержали надо мной верх. Я был побежден. В то время у меня было по десять-пятнадцать приступов каждый день. Боль терзала меня тремя разными способами. Первая пытка: правую ногу обжигало огнем, как будто я ступил в костер. Вторая: бедро словно пытались разрубить ледяным топором. Я так и видел это: с каждым приступом боли у меня перед глазами вставал ледяной топор. Третья пытка: к моей голени прижимали раскаленное докрасна железное клеймо.
Врачи предложили еще одну операцию: рассечь нервы на правой ноге, чтобы уменьшить боль. Я нехотя согласился. Когда Карла меня оставила, я перебрался в Мак-Кинни, пригород Далласа, поближе к своей семье, которая помогала мне растить сыновей. Я уже не был военным, поэтому теперь меня оперировали в больницах для гражданских. На этот раз выбрали медицинский центр «Сентенниал», расположенный неподалеку, в городе Фриско.
Я согласился на эту операцию ради мальчиков: мне не хотелось, чтобы они страдали, видя, как их отец мучится от боли. Но хотя после операции боль и вправду немного утихла, паралич поднялся выше по телу: справа — почти до пояса, слева — до грудного отдела. Я почти не чувствовал ног. Какой удар после чуда, сотворенного доктором Као! Я несколько раз выпадал из коляски, потому что мышцы меня не слушались.
Но я, по крайней мере, был жив. И боль теперь стала вполне терпимой — и это было чудесно.
Если бы мои ноги сохранили чувствительность, у меня все еще оставался бы шанс снова научиться ходить. Но я его потерял. Надежда, которую подарил мне доктор Као, умерла. Это было ужасно. Иногда меня охватывало отчаяние. Конечно, боль уже не толкала меня на грань безумия, но зато на меня накатывала депрессия.
Однажды самолет, на котором я летел, попал в зону сильной турбулентности. Все вокруг побелели как мел, кое-кто потерял самообладание, а я смотрел в иллюминатор с ледяным спокойствием. «Мне наплевать, если этот самолет упадет, — сказал я себе. — Может быть, это будет к лучшему». Вот до какого состояния я дошел.