Непобедимый эллин
Шрифт:
Вспотевший царь натянуто улыбнулся:
– Что же привело тебя в Калидон, о величайший сын Зевса?
– Что привело? – переспросил могучий герой, обмывая в чудесном маленьком фонтане посреди тронного зала свои запыленные сандалии. – Софоклюс, скажи ему!
Софоклюс заложил за спину руки и надменно заявил:
– Великий Геракл прибыл в Калидон, дабы жениться на прекрасной Деянире!
– Ой, нет! – выкрикнул царь свою любимую фразу, ставшую впоследствии весьма оригинальным именем. – Всё не так просто.
– Это еще почему? – весело поинтересовался сын Зевса, гоняя по залу возмущенно квохчущих жирных павлинов.
– Потому что за руку моей дочери нужно сражаться! – оскорбленно ответил папаша.
– Чего?! – Геракл недовольно посмотрел на отца Деяниры. – Мужик, ты, кажется, чего-то тут недопонял.
Царь испуганно моргнул.
– Софоклюс, – сын Зевса снова повернулся к верному хронисту, – а ну-ка проясни ситуацию.
– Покойный брат Деяниры Мелеагр, – с готовностью объявил историк, – лично просил великого Геракла жениться на своей молодой сестре. Это произошло, когда блистательный и непобедимый сын Зевса спускался в мрачное царство Аида за ужасным псом Цербером. Могучий герой благосклонно внял просьбе Мелеагра и дал тому свою нерушимую клятву.
Услышав о Цербере, царь затрясся мелкой дрожью.
– Ой, нет, – жалобно проговорил он, – только не это, ведь я уже пообещал руку Деяниры герою Ахелою.
– Кому?! – снова расхохотался Геракл. – Ну и имя у этого дурака. Ахелой! Пожалуй, ему больше подошло бы Нехулой или Охреней.
– Попрошу в моем присутствии не выражаться! – вспылил Ойнет.
– А то что будет? – с большим интересом полюбопытствовал сын Зевса.
Царь тут же заткнулся, сильно покраснев, ибо забывать о том, с КЕМ он разговаривает, было довольно опасно.
– Прости, о великий! – тут же пошел на попятную отец Деяниры. – Огромная честь для нас, что ты удостоил наш город своим сеющим свет и благо присутствием. Но мое слово уже произнесено. Я пообещал Охре… то есть… гм… Ахелою свою дочь. Извини, но тебе всё-таки придется с ним сразиться.
– О боги! – горестно покачал головой Геракл. – Мне опять нужно кого-то избивать, ломать кости, крошить зубы. Когда же всё это кончится? Неужели в Греции нельзя ничего решить миром, за дружеским праздничным пиром… Видите, до чего вы меня довели! Я уже говорю стихами! Ведь даже торжественные застолья оканчиваются у нас если не поножовщиной, то очередным пьяным мордобоем.
– Великие традиции! – очень к месту заметил Софоклюс. – Неотъемлемые черты нашего национального характера…
– Хорошо, – наконец буркнул могучий герой. – Мне нужно подумать…
И, согнав испуганного царя с роскошного трона, сын Зевса уселся на мягкое сиденье и принялся напряженно размышлять. Ойнет суетливо забегал по тронному залу.
– Папаша, не мельтеши! – попросил Геракл, и царь послушно присел на краешек фонтана.
– А что хоть за соревнование? – где-то через полчаса спросил немного прикорнувший на троне герой, сладко при этом зевая.
– Свободная греческая борьба, – подобострастно отозвался Ойнет.
– И какой дурак всё это придумал?
– Деянира.
– М-да… у девушки весьма своеобразные представления о благородных поединках. Полагаю, она мне понравится… А может, мы посоревнуемся с этим Ахелоем в метании каменного диска?
– Ой, нет, ой, нет, – жалобно запротестовал царь. – Деянира настаивает на греческой борьбе. Я, конечно, пытался ее переубедить, но дочка и слушать ничего не хочет о других единоборствах.
– Что ж… – Сын Зевса пощипал кучерявую бородку. – Борьба так борьба. Но предупреждаю заранее, за сохранность Калидона я в этом случае не ручаюсь!
– Я понимаю, я всё прекрасно понимаю, – скорбно закивал Ойнет. – Это такая честь для нас, такая честь…
Геракл встал с трона, потянулся и, с большим подозрением поглядев на царя, величественно покинул калидонский дворец (разумеется, вместе с Софоклюсом).
Внешне царь Ойнет выглядел как человек, который совсем недавно что-то украл. Глаза у отца Деяниры всё время бегали, на лбу выступала испарина, руки дрожали. Хотя, скорее всего, так он реагировал на присутствие великого сына Зевса, по прихоти которого разрушались целые города, а всемогущие олимпийцы были готовы исполнить его самые капризные желания. Но оно и понятно, ведь Геракл любимейший сын САМОГО Громовержца!
Особого впечатления на сына Зевса Ахелой не произвел.
Отпрыск речного бога оказался на пару голов ниже Геракла, да и значительно мельче. Но тут нечему удивляться, ибо сын Зевса в росте и силе превосходил любого смертного, даже того же Тесея. А Тесей в Греции был не самым последним героем и имел за своими могучими плечами несколько золотых чемпионских кубков и званий, таких, как: «Первый качок Крита», «Лучшие бицепсы Лесбоса» и «Эллин поперек себя шире».
В свою очередь Геракл тоже имел ряд почетных званий и титулов, как то: «Могучие плечи Олимпа», «Железные мускулы Фив», «Самая квадратная челюсть Греции», «Герой – мечта амазонок» и пр. (Полный перечень можно прочесть в «Великой Истории» Софоклюса, том 49.)
Состязания античных культуристов в Аттике проходили с такой же завидной регулярностью, как и знаменитые Олимпийские игры. Единственное «но» – к соревнованиям по героическому бодибилдингу категорически не допускались женщины, ибо фемина-культуристка зрелище не для слабонервных…
И вот оба славных борца стали друг перед другом на посыпанной песком огороженной площадке.
Под тяжелым взглядом Геракла Ахелой чувствовал себя крайне неуютно. Мужик вообще-то уже сильно жалел, что ввязался во всю эту авантюру с женитьбой на дочери царя Ойнета. Конечно, если бы он с самого начала знал, что будет драться с самим сыном Зевса, то обошел бы этот Калидон самой дальней дорогой.
Прозвучал гонг, и маленький юркий судья проворно покинул спортивную площадку.
– Ну и?.. – усмехнулся сын Зевса. – Почему же ты не корчишь мне свои знаменитые рожи?
Ахелой не знал, что на это ответить. Подходить к могучему сопернику было боязно, строить рожи опасно, уклониться от поединка позорно. Достойный выход тут был всего лишь один: на боевом щите и с накрытым плащом лицом.
Толпа, пришедшая поглазеть на удивительное зрелище, недовольно зароптала. Где-то там, среди зевак, за борцами зорко следила юная Деянира, предпочитавшая до поры до времени сохранять чарующее инкогнито.