Непобежденные
Шрифт:
— Куда ты меня тащишь? — смеялась Нина, слабо сопротивляясь.
— Сейчас, сейчас, — повторял Иван. — Приморский бульвар… угол отбит…
Патрульный ничего не напутал: видно, не первые были Иван с Ниной, кого он направлял по этому адресу. Каменный павильон с углом, отбитым снарядом, Иван нашел быстро, и увидел то, что ожидал, — небольшую вывеску с надписью «ЗАГС».
— Чего надумал-то? — испугалась Нина.
— Чего надо… Хочу, чтобы он был Зародовым…
Пожилая женщина, сидевшая за столом, фазу встала, как только они открыли
— Проходите, проходите, пожалуйста, — заговорила она так обрадовано, словно только их и ждала целый день. Взглянула на Нину, все поняла и забегала по комнате, подставляя стулья. — Что ж вы, милые, так поздно-то, пораньше бы надо.
— Да мы и не знали, — смутился Иван. — Да и война ведь.
— Конечно, конечно. Ну, вы садитесь, садитесь. Без свидетелей? Ладно, я свидетельница.
— Найдем кого-нибудь.
Ивану хотелось, чтобы все было честь по чести в этот день, он выскочил на улицу, заоглядывался, решая, кого бы позвать. Увидел пестро раскрашенную «эмку», кинулся к дороге, поднял руку.
— Чего тебе? — сердито спросил шофер, притормозив;
— Женюсь я…
— Ну и женись.
— Свидетели нужны. Хотя б один.
Он видел в глубине «эмки» каких-то людей и говорил громко, рассчитывая, что выйдет хоть кто-нибудь. С другой стороны машины открылась дверца, и вышел генерал в поблескивающих пенсне, с усиками, с ремнями через оба плеча.
— Извините, — попятился Иван, — не знал я…
— А где невеста? — спросил генерал.
— Там, — кивнул он на открытые двери ЗАГСа.
— Что ж, надо уважить фронтовика.
Следом из машины выскочил молоденький лейтенант, совсем мальчишка, вдвоем они вошли в сумрачное помещение, оба пожали руки Ивану, Нине, женщине за столом, генерал серьезно, а лейтенант с веселым озорным любопытством. Потом все расписались в какой-то книге. Подпись генерала показалась Ивану знакомой, он еще наклонился над книгой и вспомнил: точно такая же подпись была на Почетной грамоте. «Там стояло: «Командующий войсками Ив. Петров».
— Что ж это?! — пробормотал он. — Да я теперь!…
— Не сомневаюсь, — сказал генерал, словно читал его мысли. — Героя сразу видно. К другому бы я в свидетели не пошел.
Он снова пожал всем руки, пожелал счастья, победы над врагом и вышел, добавив, что не может больше задерживаться, ждут дела.
Эта случайная остановка породила в душе командарма тихую и светлую печаль. Всю дорогу он не проронил ни слова, вспоминая другие свадьбы, довоенные. О них в Ташкенте оповещали длинные медные трубы — карнаи. Карнаям стонуще вторили сурнаи. Бубны то и дело вскидывали свою пулеметную дрожь. Чтобы весь город знал и торжествовал вместе с молодыми, с их родными и друзьями. А теперь приходится справлять свадьбы так вот, второпях, отпросившись у войны на несколько часов. Но и это радовало. Какую же надо иметь веру в победу, чтобы справлять свадьбы в Севастополе?!
А Иван в это время вел свою Нину по залитому солнцем Приморскому бульвару и все никак не мог придти
— Ну влип, так влип, — растерянно повторял он.
Нина молчала, не замечая двусмысленности этой фразы, у нее были свои думы, свои беспокойства, куда более серьезные, чем у Ивана.
— Пойдем, я тебе что-нибудь куплю, — предложил он.
— Зачем?
— Муж всегда должен что-нибудь покупать своей жене.
Она засмеялась и открыла дверь, прижатую к небольшой витрине, наполовину забитой фанерой. За прилавком сидела совсем молоденькая девчушка, одетая по-зимнему, — в пальто с меховым воротником.
— Озябла? — спросил Иван.
— Боюсь, — прошептала девушка. — Стреляют.
— Так чего тут сидишь?
— А вдруг кто придет. Вы же вот пришли.
— Мы — особая статья.
— Нельзя закрывать, — наставительно, как маленькому, стала разъяснять она. — Людям спокойнее, когда часы работы соблюдаются. И с фронта приходят, вот как вы. Карандаши берут, конверты. Письма-то надо писать.
— Храбрая ты! — сказал он, с удовольствием пересыпая карандаши в коробке.
— Ой, что вы, трусиха я, — девушка махнула обеими руками. — Сижу и трясусь, как овечий хвост.
Дверь толкнулась от ветра, и девушка напряглась вся, сжалась, — не от взрыва ли?
— Так ты себя совсем перепугаешь.
— А как же не бояться-то?
— А так вот, не бойся и всё.
— А вы разве не боитесь? Там, на фронте?
— Мы?…
Он задумался. Как не бояться? Все боятся смерти. Но страшнее выказать эту боязнь. Лучше умереть, чем струсить…
— Ваня! — ревниво позвала Нина, и он замер от новой волнующей интонации, прозвучавшей в ее голосе, от такого домашнего слова «Ваня». — Посмотри, что я для тебя нашла.
Он не сразу даже и понял, что Нина держала в руках. Оказалось галстук, ярко красный довоенный галстук.
— Зачем он мне?
— Ну, тогда трость. Ты, наверное, хорошо будешь выглядеть с тростью. А еще соломенную шляпу.
— Хорош, я буду, заявившись таким во взвод.
Девушка-продавщица весело захохотала, должно быть, представив себе эту картину.
— А больше ничего нету.
Он оглядел прилавок: в самом деле, ничего. Лежали детские переводные картинки, почтовые марки, ссохшаяся липкая бумага для мух, какие-то хозяйственные металлические подставки, огромные, неизвестно для чего сделанные такими, пуговицы.
— Давай уж галстук. Выну в свободную минуту, погляжу, вспомню.
— Бумагу все берут, — подсказала девушка. — И карандаши. Письма писать будете.
— Пудреницу давай. И картинки. Пригодятся.
Он посмотрел на Нину. Продавщица тоже посмотрела на нее, все поняла и покраснела.
Рассовав по карманам покупки, они пошли к берегу, возле которого, метрах в десяти, стояла мраморная колонна с бронзовым орлом наверху, и еще издали увидели над морем группу немецких самолетов. То, что это немецкие — сомнений не было, — наши таким скопом не летали.