Непобежденные
Шрифт:
— Так точно, командир седьмой бригады морской пехоты. — Полковник смотрел удивленно: он первый раз видит генерала, откуда же генерал знает его?
— Я — командующий Приморской армией Петров… Что с вами стряслось? — спросил он, увидев под регланом перевязь бинтов.
— На немцев напоролся, товарищ генерал. Десять машин с автоматчиками, мотоциклисты. Еле ушли. «Эмка» выручила, вынесла с лопнувшими шинами.
Командарм внимательно посмотрел на него. Немолодой — лет сорока с лишним, высокий, стройный, с юношеской талией полковник производил впечатление строгого, умного и предусмотрительного командира, каких Петров уважал и ценил. Такие если и попадают в опасные ситуации, то не по бессмысленной браваде и легкомыслию, а действительно случайно.
— Хорошо, что легко отделались… Дайте вашу карту и докладывайте обстановку.
Он выслушал много раз слышанные за этот день слова о коротких и яростных стычках с авангардами и разведчиками противника, о безуспешных попытках где-либо закрепиться. Было душно. Командарм снял фуражку, передал ее адъютанту, — светлые жидкие пряди волос упали на лоб. Снял и протер пенсне, огляделся, ориентируя карту по местности. Вынул синий карандаш и стал прямо на карте писать приказ: «Командиру 7 БМП полковнику Жидилову. Вверенной Вам бригаде к утру 31 октября занять рубеж: Княжевичи, Старые Лезы, перехватывая дороги, идущие от Саки. 510-й и 565-й артполки к утру 31 октября выйдут на рубеж Софиевка…»
— Вы переходите в мое распоряжение, — сказал, возвращая карту. — Артполки, которые я указал, будут поддерживать вашу бригаду. Желаю успеха.
Он встал на подножку, и «эмка» сразу рванула с места. Через минуту оглянулся. Полковник все так же стоял на дороге, смотрел ему вслед. Колонна остановилась, сгущалась, подтягиваясь. Командарм знал, что все эти люди, смертельно уставшие после долгого перехода, сейчас полны недоумения: столько шли, а теперь поворачивай обратно и шагай еще десятки километров?! Но командарм не мог дать им отдохнуть. Выхода не было, счет шел уже не на дни — на часы. Трудно оторваться от немецких частей, двигавшихся на машинах. Это можно было сделать лишь ночью…
Командарм опустился на сиденье и снова забылся в думах. Почему же так получилось в Крыму? Ответ он знал и задавал себе этот вопрос больше от горестного сожаления об упущенном. Догмы — вот виновники случившегося. Он обдумывал свои решения, которые ему когда-либо приходилось принимать, словно день за днем перелистывал в памяти странички календаря, и не находил своих более или менее серьезных промахов. Но не радовался тому. Все ему казалось, что если не видит своих ошибок, значит, не понимает их и, значит, ошибается в своих выводах. Как ошибался в самые критические дни командующий 51-й армией генерал-полковник Кузнецов. Теперь-то Петров знал это.
Все хотят как лучше. И Кузнецов, выполняя приказ Генерального штаба об обороне Крыма, считал, что его решения — самые правильные. Ведь не мог же он забыть о завидной решительности немецких десантников. Полтора года назад они удачно высадились в Норвегии, а всего за месяц до начала Отечественной войны захватили остров Крит. Крым тоже, как остров. Не одному Кузнецову, даже Генштабу, по-видимому, казалось, что немцы предпочтут десантные операции кровопролитным боям в узком дефиле у Перекопа. И потому 51-я армия разбросала свои соединения по всему Крыму. Одна дивизия обороняла Евпаторию, другая — Чонгарский полуостров, третья — берег Сиваша. Еще четыре дивизии находились на побережье, еще три стояли в центральной части полуострова с противодесантными задачами. И только одна, одна-единственная 156-я стрелковая дивизия заслоняла Перекоп. За ней на всем 30-километровом протяжении Перекопского перешейка не было ни войск, ни заранее оборудованных оборонительных позиций.
Странно это, но факт: кому-то в штабах казалось, что одной дивизии достаточно для обороны на Перекопе. Кто-то никак не мог отрешиться от старых представлений о неприступности Турецкого вала. А ведь командующий 11-й немецкой армией, нацеленной на Крым, наверняка знал о слабой обороне на Перекопском перешейке. Так мог ли он не попытаться сбить эту единственную дивизию и вырваться в Крымские степи?
156-й выпала злая доля. А может, лучше сказать — славная? У потомков будет время все рассудить и взвесить, и они, возможно, назовут 156-ю не просто героической, а дивизией-спасительницей. Это она в тяжелейших оборонительных боях измотала наступающие части врага. Но и потомкам, наверное, трудно будет проследить все взаимосвязи войны, сказать, какую долю общей кровавой ноши взяла на себя эта дивизия, каков ее вклад в будущую победу. Однако не могут не заметить потомки того, что ясно уже теперь: в том, что Манштейн, прорвавшись на Перекопе, застрял на Ишуньских позициях, заслуга прежде всего 156-й, почта уничтоженной, отошедшей в межозерье и здесь снова вставшей насмерть. У немцев была возможность идти дальше и уже к началу октября ворваться в Крым. Но они не пошли, и 51-я армия получила более чем двухнедельную передышку. Вот когда Кузнецову сделать бы необходимые выводы, отрешиться от «десантобоязни», произвести перегруппировку, подтянуть артиллерию, взяв ее у других соединений, создать в межозерье глубоко эшелонированную оборону. И основания были, даже прямое указание Ставки, полученной Кузнецовым еще 30 сентября, — «всеми силами удерживать Крымские перешейки». Не создал, не подтянул дивизии, не сделал почти ничего. Ждал обещанную Приморскую армию. По-видимому, как раз это обещание помощи и сыграло роковую роль. Оно парализовало готовность предельно мобилизовать свои собственные силы.
Петров не хотел этих дум об упущенном, не до них было. Но они все возвращались и возвращались, душили горьким сожалением. Ведь одиннадцать дивизий было у Кузнецова. Пусть часть из них — недавно сформированные, плохо обученные. Но ведь одиннадцать дивизий! А он уповал на три измотанные в боях соединения приморцев. Рассчитывал, что вот они придут и одним ударом прогонят немцев обратно за Турецкий вал? Не рассчитывал? Но тогда почему оставил в межозерье на Ишуньских позициях все ту же обескровленную 156-ю, поставив ей в затылок только одну дивизию — 172-ю, тоже ослабленную, так как отдельные ее части помогали 156-й держать немцев на Перекопе?
У славы, как и у всего на свете, два конца. Не будь Приморская армия такой знаменитой, может, Кузнецов и не верил бы в ее возможности так безоговорочно. А Манштейн не стал ждать подхода приморцев. 18 октября он бросил свои войска в наступление. Через два дня героическая 156-я почти вся полегла в степи под Ишунью. Фронт был прорван. Бросавшиеся в это пламя отдельные, спешно подходившие части сгорали одна за другой. Немецкие танковые и механизированные соединения, как стылая вода в осенний паводок, ринулись в прорыв и начали просачиваться вдоль берега Каркинитского залива.
21 октября командующий 51-й армией генерал-полковник Кузнецов был смещен. Вместо него прибыл вице-адмирал Левченко. Не слишком искушенный в сухопутных делах, он, тем не менее, сразу понял ошибки своего предшественника. Но собирать в кулак разбросанные по Крыму дивизии было уже поздно. В бой могли вступить лишь те, кто был ближе. Так и получилось, что приморцам пришлось с ходу, без подготовки ввязываться в кровопролитные бои.
24 октября сильно потрепанная 172-я дивизия и успевшие подойти части 95-й дивизии приморцев начали контрнаступление. Это было странное для военспецов контрнаступление. Редкие пушечные выстрелы лишь обозначили огневой налет. «Как на маневрах стрельба», — сказал кто-то из командиров. Но артиллерии не было, пушки и гаубицы без средств тяги застряли в Сарабузе, на других станциях, где сгружались с железнодорожных платформ. Потом видные издалека на голой равнине, цепи пошли в наступление. И опять на командном пункте прозвучала горькая фраза: «Как на маневрах…»
Цепи наступающих залегли в степи, встреченные плотным артиллерийским и минометным огнем. Снова поднялись и снова залегли. И было удивительно, как это им в конце концов удалось продвинуться вперед, даже ворваться в занятую немцами Воронцовку.
Но одним героизмом, без пушек, врага не одолеть.
Шесть суток прошло с того дня, шесть бессонных, переполненных событиями суток, а картина упорного продвижения красноармейских цепей в дыму разрывов все стояла перед командармом, не забывалась.