Непобежденные
Шрифт:
Закончив эту свою недолгую беседу, радуясь, что удалось ее спокойно закончить, он собрался было идти по батареям знакомиться с людьми, но тут прибежал адъютант командира полка и срочно потребовал Носенко в штаб.
— Вот вам первая боевая задача, товарищ капитан, — сказал командир артполка, едва Носенко переступил порог штабной землянки. — Выдвинуться в район Камышлы и Бельбекской долины и поддержать огнем действия стрелкового полка, которому поручено закрыть прорыв противника в этом районе. К рекогносцировке и занятию огневых позиций приступить немедленно.
Вернувшись в расположение дивизиона, Носенко распорядился срочно выступить
Выступили, когда уже начало темнеть. Но все же успели разведать район огневых позиций и Носенко приказал затемно занять их, рассчитывая с рассветом разведать и район наблюдательных пунктов. И хоть стало уже совсем темно, он все же, словно днем, мысленно видел огневые позиции своих батарей: 4-я — в полукилометре северо-восточнее кордона Мекензи, 3-я — в трехстах метрах севернее того же кордона, 5-я в километре северо-западнее.
Мекензи, Мекензи! Что это такое? Он еще и не видел его, а название повторял, как заклинание, словно это был сам Севастополь. Где-то слышал, будто такова была фамилия адмирала, ведавшего тут разными строительными работами полтора века назад, когда Севастополь только начинался. Думал — бог весть какие укрепления настроил адмирал, раз его так поминают. А на рассвете разглядел: всего-то несколько старых домов. Но место куда как важное: отсюда прямая дорога к оконечности Северной бухты. Прорвись тут немцы, и весь Севастопольский оборонительный район будет разорван пополам: расстояние от хутора Мекензи до бухты всего ничего — какие-нибудь семь километров, танку на десять минут хода.
Вот когда как следует понял Носенко, на какое ответственное место попал: от него зависит судьба всего Севастополя. Конечно, не один он тут, но кто может знать, как повернется бой. Может как раз на нем-то, только что испеченном командире дивизиона, и перехлестнутся главные нити этой судьбы.
Весь день над истерзанной землей сумерками висела серая хмарь — так плотна была вскинутая взрывами пыль. Когда капитан Носенко выглянул, чтобы получше рассмотреть поле боя, тяжелый взрыв гулким колоколом накрыл его. Крутнулась огненная колесница перед глазами и погасла. И одна только мысль, как релина, растянутая в бесконечность, поплыла, полетела: и суток не откомандова-ал…
Очнулся оттого, что кто-то его тянул за руки. Качнул непослушной головой, увидел двух незнакомых красноармейцев, поддерживавших под мышки. Красноармейцы видно уже устали, часто перехватывались руками, не зная, то ли вести, то ли нести раненного командира.
Ку-да? — спросил он хриплым чужим голосом.
Приказано отправить в медсанбат.
— Назад! — дернулся он.
— Командир полка приказал…
— Назад!
Он вырвался и пошел, спотыкаясь на каждом шагу. Красноармейцы догнали, подхватили под руки.
— Назад так назад, — сказал один. — Нам все равно.
Добравшись до землянки, он тяжело переступил порог и сел на снарядный ящик.
— В чем дело? Я приказал: в медсанбат! — услышал голос комполка.
— Никуда я не пойду, — сказал Носенко, ощупывая туго перевязанную голову и соображая, что, видать, не только контузило, но и ранило, если перевязали. — Никуда не пойду, — повторил он. — Я еще стою на ногах.
— Не больно-то стоишь, коли сидишь. Голова кружится? Тошнит?
Комполка торопился побыстрей выговориться, чтобы не отвлекаться от самого главного в эту минуту — руководства огнем. Хоть и гудела голова и, хоть действительно здорово тошнило, но у Носенко хватало сил понять, что сейчас комполка отстанет от него, повернется к непрерывно и нудно долдонившему свое телефонисту. И комполка в самом деле тут же отвернулся, схватил услужливо протянутую телефонную трубку.
— По резервам? Обязательно ударим. Откуда подходят? Через высоты на Камышлы? Машины в Бельбекской долине? Из района Дуванкой? Сейчас мы их разделаем!…
То ли в голове шумело, не переставая, то ли где-то вдали снаряды рвались, только весь этот вечер и всю ночь мучился Носенко, старался забыться и если уж не уснуть, то хоть отвлечься от гула в ушах. И к утру переборол себя. Когда очнулся от забытья, почувствовал, что вполне может командовать дивизионом.
Утром немцы полезли опять. Уступить им хоть сотню метров этой вывернутой бомбами и снарядами земли значило потерять слишком много. Это понимали все и делали всё, чтобы не пустить врага.
А немцы напирали. Автоматчики просачивались то тут, то там, волна за волной катились цепи атакующих, и как волны, наползавшие на отмель, опадали, истаивали, откатывались. День был похож на ночь. Все охрипли от команд и криков, все оглохли от грохота. Но оборона стояла. После каждого артналета, когда сплошной дым застилал передовую и частые всполохи разрывов прокатывались по окопам, снова поднимались цепи атакующих. И снова их встречал хоть и разрозненный, но меткий пулеметный и ружейный огонь, снова кромсали их залпы уцелевших батарей.
Сначала Носенко считал раненых и убитых, о которых то и дело сообщали с огневых позиций, страдая за каждого, потом сбился со счета и уж не знал за кого переживать. То ужасался, услышав об очередной потере, то неистово радовался, увидев точные попадания своих орудий. Все эти эмоции перемешались, перепутались, и он уже не мог бы сказать, что такое радость, а что горечь, — все в нем сжалось, как пружина.
И вдруг он успокоился. И голова перестала гудеть, и он вдруг ясно понял, что самое главное в такой момент не мучиться переживаниями, а как бы отрешиться от происходящего и с холодной целеустремленностью сосредоточиться на одном, главном. А главным было — подавлять батареи противника, не давать им возможности глушить бойцов. Он хорошо видел эти батареи по вспышкам, пробивавшимся сквозь дым. Ничего нового не было в этом его решении: весь день орудия вели огонь то по наступающим цепям противника, то по этим батареям. Но теперь ему показалось правильным сосредоточить весь огонь дивизиона именно на батареях. И он отдал эту команду. Но тут разглядел большую колонну автомашин, двигавшуюся по Бельбекской долине. До колонны было далеко, и достать до нее своими 76-миллиметровками было пока трудно. Он передал командиру полка координаты цели, чтобы сообщил их на богдановские тяжелые батареи. Он кричал это в телефонную трубку, и ему казалось, что слышит, как бьют его пушки согласно предыдущей команде, — по минометным и артиллерийским батареям противника. А может, потому ему слышалось это, что видел разрывы своих снарядов на вражеских огневых позициях. Носенко радовался тому, что узнает свои разрывы, отличает их от всех других, и казалось ему: давно уже, очень давно командует своим дивизионом, ставшим таким близким и родным.