Непокорная для шейха
Шрифт:
— Но почему Газаль ничего об этом не знает? Она плачет целыми днями. На себя не похожа.
— А потому что у Давуда тупое кредо. Никому не должно быть хорошо. Ну, разве что Амани, хотя поверь, первая жена просто носит маску счастливой и всем довольной. За право голоса будет терпеть и других жен эмира. И его любовниц, и вспышки ярости. У нее пластика лица. Однажды она восстала против его брака с Мелекси, за что и поплатилась…
У меня отвисла челюсть. И даже, как ни странно, промелькнуло что-то типа злорадного удовлетворения. Я помнила, как Амани меня встретила. И мне не было ее жаль, шокировала, скорее, варварская культура. Я никогда не привыкну
— Висам никогда не причинит тебе боли, Кира, — с разрушающей преграды уверенностью изрекла Юля.
— Он прислал тебя сказать мне это?
— Нет, — она была серьезна. — Он вообще не знает, что мы о нем говорим. Висам прислал меня, чтобы ты хотя бы ненадолго отвлеклась от тяжелых мыслей. И чтобы тебе было, с кем поговорить. Если бы моя цель была тебя успокоить, я бы не говорила про эмира и его закидоны.
Мне хотелось ей поверить. Но я собрала уплывающий рассудок воедино. Не время расслабляться и сдаваться. Я не предам свою свободу и силу воли даже ради настоящей любви.
— А ты сама никогда не хотела уехать отсюда? Или эмир тебя не отпускает?
— Уже поздно, Кира. Я родила ему сына. И если я могу катиться на все четыре стороны со всеми подарками и деньгами Давуда, то Малека он не отдаст. Законы эмирата на его стороне. К тому же…
Вот теперь в ее глазах промелькнула грусть.
— Мать прокляла меня. Ушла с головой в религию. Когда я впервые вышла с ней на связь обрадовать, что жива и теперь мы можем погасить все кредиты… Она сказала, что лучше бы я умерла. Так и сказала. Что я ей больше не дочь, поскольку связалась с иноверцем. Это было тяжелее всего, хотя и раньше она меня не баловала своей любовью. Какое-то время я отправляла ей деньги, но она все их относила в секту, продолжая говорить, что дочери у нее больше нет. Что меня забьют камнями братья и сестры, стоит мне приехать. Когда она назвала Малека ублюдком, я не выдержала. Оборвала все связи. Конченых фанатиков хватает везде, даже на родине. Надо оставаться человеком, независимо от вероисповедания.
Повинуясь инстинкту, я накрыла ее ладонь и улыбнулась, молчаливо поддерживая. Юлька тяжело задышала и смахнула слезы.
— Так быстро не пройдет, но я стараюсь забыть. И мало кому такое расскажешь.
— Иногда выговориться просто необходимо. — Я закусила горечь виски лукумом. — Все же должна спросить, хотя знаю ответ. Ты мне не поможешь.
— Тебе не нужна помощь, Кира. Ты не в беде, пока рядом Висам. Ты на пороге счастья. Я не вру. Я не защищаю его, хотя с похищением — да, он переусердствовал. И ты сама можешь понять, что я говорю правду. Просто дай ему хоть немного нежности. Он мир к твоим ногам кинет. И после никяха ты будешь свободна. Висам просто свято верит в то, что ты его полюбишь. Что не захочешь уезжать. Но держать тебя силой он потом и сам не захочет, если тебе будет плохо.
— Ты предлагаешь мне переступить через себя?
— Я предлагаю тебе послушать свое сердце. И если там пусто, не насиловать себя. Но если нет — отрицать такое, это врать себе.
Шаги за дверью заставили Юлю замолчать и быстро спрятать полупустую бутылку виски в футляр-коран. После стука и разрешения войти один из стражей дворца низко поклонился.
— Госпожа, достопочтенный эмир просит вас прийти в зал восточного крыла, — избегая смотреть на Юлю, сказал он на беглом английском.
— Иду, — наложница эмира надкусила ломтик лимона. — До встречи, Кира. И подумай
После ее ухода я как ни пыталась, но так и не смогла собрать свои мысли в кучу. И не только виски был тому причиной. Мне отчего-то вдруг сильно захотелось увидеть Висама. Посмотреть на него под иным углом, учитывая все сказанное Юлей. Но принц отсутствовал.
Это мне сказал один из стражников, известивших, что я могу погулять в саду. Это благосклонное позволение меня обрадовало, как и тот факт, что я не встретила там никого из высокомерного семейства Аль-Махаби.
Ходила по вымощенным мрамором дорожкам, замирала в тени раскидистых ветвей, ощущая на коже водяную пыль красивых фонтанов. Этот дворец и его сады действительно напоминали сказку. Но я уже знала, какие фантастические твари в этом Эдеме обитают.
Вот вдалеке показалась белая кандура Давуда и оливковая абайя Юли. Они о чем-то беседовали. Впереди вприпрыжку бежал темноволосый мальчик с айпадом в руках. Я отступила в тень пальмы, чтобы никто из них не потревожил мой покой.
Зря охрана дворца пыталась мягко намекнуть, что мне пора домой. Я их не слушала. Лишь потребовала принести корм для рыбок, снующих в огромном водоеме. Золотые рыбки смешно открывали рот и глотали оранжевые гранулы.
Я не спешила в заточение своих покоев. То и дело прислушивалась, не раздастся ли голос Висама, его шаги. И думала над дальнейшей стратегией своего поведения. Похоже, нужно, говоря языком арабской поэзии, вложить клинок обратно в ножны. Попытаться поговорить без истерик — как с равным. Как с партнером, каким он, по сути, и оставался.
Рыбка выпрыгнула из воды и забилась, упав на мраморный борт водоема. Я подхватила ее ладонями и выпустила в воду.
Юля сказала, никях меня освободит, и Висам увезет прочь из дворца. Здесь давили на плечи стены, и даже чужое небо. Враждебность как будто лилась изо всех закоулков шикарного имения, окутывала ядовитым паром, заставляя сердце зашиваться от паники. И я решила, что, пожалуй, не стоит отодвигать момент своего освобождения. Даже если Висам меня не отпустит, я буду дышать свободнее вдали от эмира и его стервы-жены. Опасность, как подсказывало мне сердце, шла не от Висама. Опасность сквозила в каждом взгляде и жесте главы семьи Аль-Махаби.
Никях не станет для меня оковами. Я вольна развестись и даже оспорить брак. А если взять толкового адвоката, не исключено, что и отсудить часть имущества Висама. Но последнее я не стала бы делать ни при каких обстоятельствах. У меня был свой кодекс чести.
Висам. Я даже произнесла его имя вслух. Задрожавшие колени и выброс адреналина, похожего на сладкий яд, списала на виски. Кого я обманывала? Меня влекло все так же. Стокгольмский синдром набирал обороты. А может, мое сердце уже сейчас понимало, что Юля говорила от души, а не с целью мягко сломить мою оборону.
Так или иначе, у меня появилось острое желание уткнуться лбом в плечо Висама. И прочто молчать. Услышать в его биении сердца те самые ноты, которыми и говорит истинная любовь. А заодно почувствовать, что я под защитой. Никто не причинит мне в этом дворце вреда, пока мой мужчина рядом.
Эти мысли напугали. Я назвала Висама «мой мужчина»? Я точно начала сходить с ума.
К обильному ужину я едва притронулась. Думала, Юля зайдет попрощаться и покажет сына, но она не пришла. Висам тоже не появился, хоть я помимо воли вслушивалась в каждый звук и шорох. Желание найти покой в его объятиях — лишенных сексуального подтекста, почти отеческих — стало непреодолимым.