Шрифт:
Глава первая
В доме Шарифа Абдылхафида готовились к приёму важного гостя. Сам генерал Фернан Ришелье, чья слава за последнее время перевалила, как принято говорить, далеко за горы, обещал быть к ужину.
С Фернаном Ришелье Абдылхафид
Последний раз Абдылхафид виделся с Фернаном Ришелье в Париже, в 1954 году. Фернан тогда только что вернулся из Индокитая, где в течение трёх лет, по его собственному выражению, защищал «честь Франции» и дважды был награждён орденами. Теперь он занимался Алжиром. Месяцев пять-шесть назад он уже приезжал сюда из Парижа с каким-то специальным заданием, и Абдылхафиду удалось повидаться с ним лишь мельком, однако он взял с генерала слово, что в следующий раз тот обязательно будет его гостем.
И вот, снова объявившись в Алжире, Ришелье вспомнил о своём обещании. Надо ли говорить, как льстил Абдылхафиду предстоящий визит генерала? Ведь за полгода хлопот у Фернана, наверно, не убавилось, и всё же он нашёл время посетить дом своего друга.
Опускался тёплый и мягкий весенний вечер. Солнце уже коснулось своим багряным краем земли, и его тонкий розовый луч скользнул сквозь розовые тонкие гардины в гостиную, улёгся на роскошном персидском ковре, затем перебрался на круглый стол «рококо» с тончайшими инкрустациями и, поднявшись по стене, залил светом картину — мастерски выполненный маслом пейзаж одного из красивейших мест Алжира — Джурджурских гор.
Шариф Абдылхафид расхаживал по гостиной, заложив пухлые руки за спину. Он был озабочен: как показать дорогому гостю, что и здесь, в раскалённой зноем Сахаре, тоже умеют пользоваться благами цивилизации. На кухне хлопотали кулинары, приглашённые из французского ресторана, в столовой лучшие официанты сервировали стол. Уже несколько раз поливались и подметались дорожки в саду с клумбами ярчайших южных цветов.
Всё, казалось, было готово к достойной встрече гостя, но Абдылхафид явно нервничал. Он обошёл все комнаты в доме и теперь придирчиво рассматривал убранство гостиной: бронзовая тяжёлая люстра с электрическими свечами и множеством хрустальных подвесок, в которых преломлялись десятки маленьких солнц, диван и кресла орехового дерева на витых ножках, с высокими гнутыми спинками, камин, облицованный тёмным мрамором, с изящными статуэтками на каминной доске, огромная севрская ваза для цветов в углу… Часы в деревянном футляре, похожем на старинную башню, ещё одна в тяжёлой золочёной раме картина безымянного испанского мастера изобличали в хозяине дома любовь к старине… или приверженность моде, которая вновь обратила своё благосклонное внимание на прошедшие эпохи. Современными, пожалуй, были только французского производства рояль да мозаичная плитка на полу, вывезенная из Италии.
Нет, решительно — придраться было не к чему. Всё блестело, сверкало, сияло чистотой, стояло и висело в своём, раз и навсегда установленном, незыблемом порядке.
Абдылхафид, ещё раз окинув взглядом всё это великолепие, направился было в столовую, но тут раздался дробный перестук каблучков и навстречу вбежала высокая, удивительно тоненькая девушка — густые чёрные и прямые волосы распущены по плечам, на лбу
— Ну что, папочка, доволен?
Абдылхафид покосился на конверт, который дочь держала в руке, и недовольно сказал:
— Опять? Не делай этого, Малике. Уже и человека посылала. Хватит. Захочет — придёт. Насильно мил не будешь. К тому же… Ты, доченька, не обижайся, сегодня ему здесь делать нечего.
— Почему?! — обиженно возразила Малике.
— Как почему! Генерал не знаком с ним. Ну что ему здесь делать?
— Не знаком — познакомится.
— Но, Малике, у каждого человека свои вкусы. Кто знает, понравится ли ещё генералу это знакомство. Нет дочка, послушайся на этот раз меня. Хорошо?
Малике сдвинула брови.
Ваш генерал меня не знает, значит, и мне здесь делать нечего? — она сердито разорвала конверт и повернулась, чтобы уйти.
Абдылхафид взял девушку за плечи, привлёк к себе и мягко проговорил:
— Ну, ну, дочка… Не надо глупостей.
В гостиную вошла жена Абдылхафида Фатьма-ханум. Увидев хмурое лицо дочери, она спросила:
— Что случилось? Что вы так стоите?
Абдылхафид пожаловался жене:
— Опять письмо хочет отправить.
— Ну и что? — удивилась Фатьма-ханум. — Пусть отправляет!
— Ох, горе мне с вами! — вздохнул Абдылхафид. — Я вижу, вам ничего нельзя втолковать. Иди уж, отправляй! Пусть приходит! Ступай!
Малике просияла. Она чмокнула в щёку отца, обняла мать и убежала в столовую.
Абдылхафид вздохнул и с укоризной посмотрел на жену:
— Во всём виновата ты. Да, ты виновата… Ну скажи, пожалуйста, что ему здесь делать?
Фатьма-ханум молча подбирала с пола клочки письма. Она была недовольна. Подумаешь, генерал! Что ж, теперь из-за него надо так метаться и суетиться? Если он генерал, то и они не какие-нибудь феллахи. Но Фатьма-ханум понимала, что сейчас не время для возражений, муж устал, нервничает. Поэтому она ответила спокойно, даже слегка улыбнувшись:
— Конечно! Во всём виновата я… Когда-то мой бедный отец то же самое говорил маме. И у него, бедняги, был неодолимый враг — это ты. Помнишь?
Абдылхафид не произнёс ни слова.
Растворились обе створки двери, и низкорослый слуга с чёрными усиками, приложив обе руки к груди, поклонился, пропуская даму. Гостья остановилась у порога и весело поздоровалась:
— Бонжур!
Абдылхафид поспешил ей навстречу.
— О, мадам Лила! Пожалуйста! Прошу вас… Милости просим!
Лила сердечно протянула Абдылхафиду руку:
— Ой, а где же ваши именитые гости?
— Гости вот-вот подойдут, — Абдылхафид коснулся мясистыми губами белой, холёной руки.
Лила подошла к Фатьме-ханум, обняла её, приветствуя.
Абдылхафид, откровенно любуясь гостьей, пошутил:
— Ей-богу, мадам… Аллах свидетель, вряд ли найдётся фея, которая согласилась бы соперничать с вами.
Лила кокетливо улыбнулась, в её голубых глазах вспыхнула лукавая искорка.
Она и впрямь была хороша: точёные руки и ноги, прелестная фигурка, белая, будто светящаяся кожа, короткий, чуть вздёрнутый нос и светлые глаза с поволокой, вьющиеся золотистые волосы. Лишь подбородок был чуть тяжеловат да слишком велик рот. Но где найдёшь женщину без единого изъяна? Лила была признанной красавицей и знала это.