Шрифт:
Дорога на несколько метров снова пошла, освещенная полуденным солнцем.
— Хоть хладно под дубами, а под красным приятнее, — подумал один из всадников.
Но скоро тень снова упала на троих, ехавших верхом по лесной дороге. Кроны дремотных дубов кучевыми облаками смыкались в вышине. Дорога пошла на подъем.
Лошади помнили путь. Они знали, на перевале нужно сворачивать налево. Вот показался самый огромный в этих краях с низко нависающими ветвями дуб.
Вдруг обычный лесной шум, составленный из лепета ветра и вскриков птичьей мелюзги, прервался толкнувшимся в уши и грудь свистом. Лошади от неожиданности присели на задние ноги. Во всадников
— Птахе уподобился, — мелькнуло у него в голове.
Лошадь, приземлившись после прыжка, мордой припала к дороге, и все же потом выпрямилась. Свист и вихрь так же внезапно, как возникли, прекратились. Тишина не успокоила истерзанных ушей, а болью хлынула в них. Человек потерял сознание. Лошадь застучала копытами вниз по дороге. Ногти на пальцах всадника, в переплетеньи как бы вросших друг в друга, покраснели, потом покрылись молочной белизной, вытеснявшейся фиолетовой синевой.
Женщине не спалось. Муж задерживается больше положенного срока уже на пять дней.
— Себе на беду сокольника не взял с собой. — Думы о долгом отсутствии мужа потянули за собой мысли и воспоминания о последних днях.
Сокольник всегда был так послушен при хозяине, да и сейчас не упрекнешь его в ослушании. Хочется посчитать парня дерзким, а ведь сама виновна. Третьего дня, вечером, нашла промашку постельницы и, велев запереть ее, призвала сокольника. Тот приготовил хозяйку ко сну и направился выйти, А она, стукнув рукой по ножке кровати, остановила его. Встала на кровать и сказала, чтобы еще и рубашку ей снял…
Воспоминания прервал стук се двора.
— Сокольника услать. А с самим построже, — окончательно решила она, посчитав поздний стук за тот, который дожидалась.
Ворота отворили. Двор озарился неровным светом от смолы, горевшей в чашах, прикрепленных к ручкам. Во главе процессии людей, в молчании входящих в ворота, шел незнакомый ей мужик. Он вел за повод хозяйского коня. Она узнала кафтан мужа на лежащем лицом вниз на лошади.
— Налился медовухи, сивый мерин, — в крике прервались у нее все тягостные думы о событиях последних дней.
Передний мужик вздрогнул, но сделал еще несколько мерных шагов. Она стала улавливать какую-то странность в происходящем. Мужик остановил лошадь. Подошли еще двое мужиков и стали освобождать ноги всадника из стремян. Передний принялся за его руки, сплетенные на шее коня. Движения мужика были вялыми, как будто он не верил в успешность предприятия. Пока он пытается расцепить руки, один факел, чадно задымив и фыркнув, погас. Мужики, как бы этого дожидаясь и заранее сговорившись, начали протаскивать его над головой лошади; руки всадника как хомут скользнули по шее и морде коня.
Женщина попятилась и споткнувшись о ступеньку крыльца упала и закрыла глаза. Когда открыла их, увидела серебряные иголки. Ощутив на губах соленый привкус, поняла, что лицо ее в слезах. Рукой провела по лицу, и ясные
Илья заметил на потолке таракана. Нашарил на приступке печи лапоть и шлепнул по насекомому. Положил лапоть на прежнее место. Спину приятно грели кирпичи.
— Илья, Илья! — завопили с улицы.
Он не отозвался.
— Илья, Илья! — надрывались на дворе.
— Какая надобность? — пустил Илья густейший бас.
— По тебе тут…
Из щели вышмыгнул еще один таракан. Илья взял лапоть и осторожно приложил его к стене. Полураздавленный таракан, волоча белую массу, выполз из-под лаптя и потянулся к щели. Илья загородил ему путь, а свободной рукой пошарил по бокам печи. Нащупал лучину, разломил пополам и зажал меж двух палочек остатки насекомого. Когда потянулся сбросить на пол жертву, увидел у порога мужчину в богатой одежде.
— Так ты, Илья? — спросил мужчина.
Илья сбросил вниз ноги и спрыгнул с печи. Две половицы заметно прогнулись под ним. Стол задрожал и глиняный кувшин подпрыгнул, свалился на бок и едва не упал со стола.
— Он самый, — загудел Илья.
Глаза мужчины округлились. Не слыхал он, видно, такого голоса прежде.
— Князь Красно Солнышко Владимир просит тебя пожаловать к нему, — сказал мужчина.
— Так если Красно Солнышко… — сразу же схватился за лапти Илья.
По пути мужчина рассказывал, зачем понадобился муромский крестьянин Владимиру, Соловей-Разбойник завелся в лесу под стольным Киевом. Близкий Владимиру человек — подколенный князь Любомир, был так освистан Соловьем-разбойником, что в беспамятстве был десять дней, а руки разъединить до сих пор не может. Так и держит их вместе у живота. Оба путника Любомира убились там в лесу. Один о камень, другого ударило о сук. Прямо виском. Ездили на ворога из княжеской дружины, так их Соловей-Разбойник покалечил, как пушинку сдул. Один из них с ума тронулся. Сам свистит и дует на всех. Единая надежда осталась — Илья Муромец.
— Силушка у тебя… Сказывал, ты избу с места сталкиваешь, — сказал князь Владимир.
— Брешут. Для энтого мне надобно еще тридцать три зимушки на печи полежать, — сказал Илья довольный эффектом, произведенным появлением своей особы.
— Хо-хо-хо! Еще тридцать три года лежать, — загоготал Илья, — бревнушко могу с твоих хором выдернуть, но избу… Пойду обратно на печь… Хо-хо.
— Погоди. Илья, — испуганна сказал князь Владимир, — силушка нужна твоя нынче. Какая уж есть.
Потом князь велел накормить Илью.
Подавала ему Евдокия, девка при кушаньях. Ей давно уже опротивел вид жующих мужчин. Но на этого здоровяка, солидно двигавшего челюстями, ей было приятно смотреть. Когда она подошла, чтобы убрать со стола, Илья удержал ее, потом нагнулся и ткнулся носом в нее. Вздохнул несколько раз воздух и сказал:
— Чем от тебя несет? Дак щами же! Вкусно пахнешь, — и шлепнул ее легонько по заднице.
Одобрив таким образом Евдокию, Илья с грацией дубового стола пошел за ней в светелку, предназначенную ему. Пока она там прибиралась, он продолжал вариации на счет пахнущей одежды, дескать, не в щах ли платье она стирает. Евдокия не отмалчивалась. Она была востра на язык. Так Илью рассмешила, что от хохота того занавески стали льнут к окнам. Когда вовсе разошелся он два раза подпрыгнул на кровати. Сильно и беспрестанно смеялся Илья — когда он подскочил в воздух в третий раз и многопудовая плоть его опустилась на кровать, то треска ломаемого дерев не было слышно. Уже на полу о выпустил чрезвычайно неожиданное тоненькое: