Непоправимость волос
Шрифт:
Она знала местный язык, но плохо. Она знала местную культуру. Она разбиралась в нюансах местного менталитета. А в детстве она мечтала жить здесь. А еще она вживляла в свое тело различные внутренние органы, подозревая, что в последствии у нее возникнет необходимость продавать не только свое тело, но и свои внутренности. Ее тело носило две селезенки, две печени, три почки и одно сердце. Постоянные пятна на памяти. Она шла по направлению к Ziegelstra?e. К той самой гостинице, в которой город этот завербовал ее, завладел ее телом, и начал потрошить его, ее тело. Она любила неоновую рекламу и шуршание одежды в дорогих магазинах. И она хотела теряться в глянце журналов и иллюминации ночных клубов, небрежно попивать коктейль у барной
Неопределенное время суток.
В тесно-темной комнате, в предназначенном судьбой пристанище, в потной постели, устланной нашими телами, снами страстными страдали сомнамбулы наших тел. Сны, сотканные из грусти наших совокуплений, выедали черепные коробки, разъединяли улыбки наших мозгов. Очень близко с таинством твоих запахов, трогая дыханием твои вздохи в постели, я впитываю пар, исходящий от тебя, покрываю мокрыми поцелуями каждый твой кусочек, заглатывая твои соски, питаясь твоим клитором и складками всех твоих промежностей. Мы тонем друг в друге, как слова в литературе, отыскиваем самые потаенные точки наших субстанций. Легко ли мне, мой ангел, отказаться от искрящихся глаз твоих? В праве ли я гневиться на тебя за твою неуязвимость. Ведь мы вместе… Не так ли? Так ли? Или… Но я закомплексован тобой, выплеснут из тебя не мной, но моими же усилиями. Хотелось плакать. Но никому не было дозволено называть меня безвольным.
Ты была самой вкусной женщиной в моей жизни. Ночи с тобой были похожи на вечность. Я осознавал это, застревая в извечно неподвластном мне ощущении, возникающем в тот момент, когда отсутствовало время. А когда ты уплывала в день, мое время начиналось заново.
Новое время, исключенное из реального времени.
У нее бронхит, и всегда температура чуть выше, чем нужно. И она поет, и диссонанс ее мелодий наносит удары по моему мозгу, сильные и непрерывные. У нее получается петь о глубокой печали и одиночестве, а потом смеяться и смешить, радоваться мне и моим поступкам. А я с ней искренен. И мне хочется быть с ней, быть влюбленным и сентиментальным, обижаться и гладить ее лицо ладонями, облизывать ее тело, успокаивать ее и спасать от приступов отрешенности. Она не слышит меня, когда в ней зарождается новая песня, она освобождает ее, выпускает наружу и лелеет, как первого и последнего младенца в жизни. В нее влюблялись безумцы, отдавались мечтам о ней… о ней, о слишком не стандартной для этого мира, умалишенного, обрызганного ненавистью обитающих в нем существ… Я. Я. Я участвую в ее событиях, в ней и в снах о ней. Обращаюсь к ней, зараженный азартом ухаживания за ней, застывшей музыкой ее измученный. Мы умрем, вынем жизнь друг из друга. Поймем мертвыми мозгами, что между нами пропасть, необъятная пропасть, бесконечная, бедственная, смертельная, как мы, как мы наедине с собой, без себя, без всех, одни… Несуществующие, отрицательные, мертвые! Мы лечились, но не выжили. Мы стремились обнимать наши тела нашими руками, целовать красивые места наших тел нашими губами, мы хотели, мы плакали, мы стонали, боялись спастись, свет исчезал, мы продавали последние крупицы чувств, оставались пустынно пустыми, и уже не надеялись. Нами были все жившие и умершие, и воскресшие гении! Мы утопили себя в алкоголе, зарезали себя иглами шприцов с героином, задохнулись от вдыхаемого кокаина, наслаждаясь, с наслаждением уходя в никуда, констатируя отход в мир иной, которого нет, но мы продолжали ЛЮБИТЬ… А некий автор решил присвоить себе наши страдания и
Музыка теряет звук, ускользает мелодия, уплывает сквозь раскрытые нараспашку окна сознания и уподобляется звучанию чистой природы, легкому дуновению ветра и неспешному накрапыванию дождя. Она только что целовала мои пальцы, говорила мне о своих мертвых родственниках и признавалась в любви. Эту музыку я запомню навсегда, но ее могло и не быть, так как я точно помню, что я давным-давно затерялся среди реальных тел и их теней, подобно тому, как в литературе затерялся я с ней.
Реальность.
Ты вышла из очередного вагона очередного поезда безбилетницей. Ты игнорировала призывы контроллеров, желавших проверить твой билетик, уходила прочь, они какое-то время преследовали тебя, потом теряли из виду тебя и не желали более находить тебя, чтоб не расстраиваться из-за невыполненности долга. Какая это была станция — тебя волновало меньше всего. Тебе всего лишь нужно было съесть что-то и пуститься дальше. Убегать. Бежать. Исчезать. Прятаться. Скрываться. Беспризорная, непризнанная властями, растворяющаяся в моем утреннем кофеине. Беги от меня. Или литература будет истязать тебя и не оставит в живых твою душу. Не пощадит тебя. Ищи помощника. Улыбайся потенциальному спасителю тебя от местных органов управления. Затонируй свои глаза. Пусть они влекут своей глубиной. Пусть отпустят меня в свободное плавание без плавников, без обуглившихся от солнечного пекла губ. Без электрошока вместо смерти. Устрой свою жизнь. Утрой. Упорядочи свои мысли. Сэкономь чувства. Меняй меня на безымянность. Отмени меня. Измени мне. Отними себя у меня навсегда.
Просыпаясь в берлинской постели, я уже предполагал, что ты, наконец, окажешься на том самом месте, где мы договорились встретиться тогда… Твои волосы пахли бы тем же самым чарующим ароматом шампуня из трав. Я был бы прав, если бы обнял тебя тогда. Я был бы независим от себя и был бы твоим подданным.
Ты уже была там и мерзла в ожидании меня.
Я мерзла, ожидая тебя, зная, что можешь опоздать. Капучино в бумажном стаканчике уже остыл.
И ты даже не знала, как я выгляжу, будут ли у меня голубые глаза, целовать которые ты мечтала в детстве, буду ли я высок и строен, как принцы из тех сказок, которые ты хранила в своем детском белье. Не говоря уже об имени, которого и сам я не знал, или не помнил. Но ждала. И была полностью вовлечена в мистерию всего происходящего. Но ты точно знала меня…. И неимоверным движением сердца сбила ты меня, проходившего мимо, знающего, что, опоздав на минуту, я превращаюсь в вечность….. а ты в вечное ожидание меня, проходящего мимо…. И неведомой мне силой сердца ты врезалась в мое уже изнывавшее от пойманности тело. Ты становилась самым непознанным видом насилия, подвергая меня мучительному поиску названия чувству, на которое ты обрекала мою сущность, еще несущую внутри некое осознанное и выверенное временем ощущение известности. Ты собирала мое тело по частям руками из некачественного стекла, залитого дождевой грязью. А ресницы твои, будто лепестки вечно цветущего цветка, смыкаясь и похищая бездну твоих глаз, заставляли задыхаться мои разлагающиеся легкие…..
Его нашли с умиротворенным выражением лица в промозглом осеннем полуденном парке. Бездыханное тело прислонилось к холодной основе скульптуры женского тела. И после того, как его тело было помещено в клеенчатый пакет, начался дождь, обычный осенний дождь, не красный, не золотой… а долгий, кажущийся бесконечным, дождь, с ветром, шевелящим мокрую опавшую листву, дождь, подчеркивающий суть недоступной познанию тишины.
<emphasis></emphasis>
Январь, 2003 — апрель, 2004