Непоправимость волос
Шрифт:
Остальной мир ел тигровых креветок, пользовался парковками в европейских городах за 2,5 евро в час, пил кофе с булочками утром, а вечером он гнал машины к себе в вотчину. Заправлялся на BP.
Но милый, прости, что я пишу тебе об этом, но меня бросили на асфальт, и мое тело начали тащить у всех на глазах в разные стороны, и кожа моя лопалась, и раны образовывались. Извини, что мне приходится говорить тебе об этом… Ты же знаешь, я люблю тебя больше жизни, больше себя. Эта жестокость. Она портит наш мир. Произведение. Но проведению было угодно. Я не хотела, я говорила им, просила, чтобы не трогали лицо. Не били в лицо. И, ты же знаешь, у меня была операция на голове. Я закрывала ее руками. А они тащили дальше, пока не раскровилась кожа моя буквально до костей. Я не стонала, лишь кричала: ЗАЧЕМ, ЗА ЧТО! Не сопротивлялась, не хотела никому причинить боль. Сама содрогаясь от боли. Невыносимой. Я, как о воздухе в невесомости космоса, мечтала о тебе. Уносящем меня на край света, туда, где можем быть только мы. Одни. Свободны. Без скверны и безразличия, и, и … я не знаю, как описать тебе все это. Мягкость твоего голоса, чуткость твоего сердца. Твоих двух сердец! Я не поверю, что оно у тебя одно. (А не будет ли у вас запасного сердечка….. к кому мне обратиться?) И кровоточины мои не разжалобили их. А смеялись они только над тем, как неумело защищалась я, как плакала. Я ждала тебя, и губ твоих, проговаривающих вслух все, что пишу я сейчас. Та самая рубашечка на мне была одета. Та, что ты подарил
У меня всегда с собой фотоаппарат. Я фотографирую девушек, которые нравятся мне. Сегодня произошел сбой. Кадры закончились, пальцы расстроились. Я выделил ее из толпы. Легкая и непосредственная. Благоухающая, яркая, преображающаяся. Возбуждающая. Она купила мороженое. Ее губы покрывались молоком. Она становилась еще прекраснее. Я не смел подойти. Жалел, что, если мне не хватит смелости приблизиться к ней и заговорить с этой чудесной девушкой, ее образ не будет запечатлен на пленке, а лишь останется тревожным и благоговейным воспоминанием. Я смотрел восторженно. Но куда-то подевалась моя самоуверенность. Я в ее глазах чувствовал себя дома. Но она начала вдруг резко меняться, как только я стал приближаться к ней, меняться внешне. Молоко мороженого как-то неестественно застывало на ее губах. Кожа съеживалась и глаза сужались, обрастая морщинами. Нос покрывался пятнами и искривлялся. Щеки становились впалыми и сухими. Волосы почему-то редели, седея и выпадая. Я приблизился к ней вплотную и осознал, что я лишь рисую картины женщин, которые смывает время и беспощадная вереница обстоятельств. Я отвернулся от ее некогда пышущего красотой и свежестью лица, быстрым шагом направился прочь, закрыл глаза, и дойдя до заброшенного фонтана, опустил руки в накопившуюся после непрерываемых и непрекращающихся дождей воду. Размеренное тиканье часов на руке, ненавижу монотонные звуки. Вскрывать вены уже не интересно.
Вся наша жизнь из кусочков, как и мы с тобой — из маленьких составляющих друг друга. Мое впечатление таково, что я уже расстался со своей телесной оболочкой, предстал облаком, бликом в твоих глазах, блоком твоих размышлений в тихую летнюю ночь. Обликом твоим обрядился. Застыл в твоих руках, как будто держишь ты своего первого ребенка, не веря своим глазам.
Ты набросилась на меня и впилась губами в мои. Я поддался тебе, объял твое тело. Затем на твердом ковре я вошел в тебя и принялся погружаться в твою плоть.
Легко ли назвать тебя любимой… Любимым ли необходимо являться для этого… Легко ли объяснить тебе, что я принадлежу тебе равно, как ты принадлежишь мне…
Он осознал, что я достоин внимания, когда общался со мной и видел, как беззаветно я носил лондонские плащи, бросал в небо неустрашимые взоры, не понимаем окружающим миром, устраняющий самость свою за пределы разгула бесправия и невежества.
Он был стар и громогласен. За ним шли дети, которых вовлек он в мир своих пространственных переживаний.
Смотрите, дети! Вот оно. Какое прекрасное и завораживающее зрелище. Это праведное шествие. Они хоронят человечество.
А по тротуарам самых густонаселенных пунктов вышагивали группы людей, не демонстрации, не митинги во имя или ради… А скопления людей с бараньими головами, с чучелами кошек и с барабанами из крокодильей кожи, с руками, бьющими в центр кожаной обшивки ребрами неизвестных животных.
Я ждал их, дети, с нетерпением, и теперь с вожделением наблюдаю за их разношерстностью и одержимостью в стремлении достижения намеченного. Ничего более резонансного не происходило и вряд ли произойдет в этом меркантильном и тщедушном мире. Все происходящее обязано разрушать стереотипы, стать знамением. Эти люди завизируют свое присутствие в нашем с вами, детки, сообществе. Нам они могут сказать, что миру суждено выжить, но если он станет другим, будет в состоянии системно переродиться. Им никто раньше не верил, что их сердца переполнены болью, и мироустройство их принципов и поведение страдают от удушливости, от перекрытия кислорода, от ограничений их личных свобод. Свобод любить, дышать, спать и кричать во весь голос. Никому не было интересно, что ИХ желания отвергались, нивелировалась их ценность. Дети, представьте себя лишенными утреннего завтрака с вашим любимым джемом и вкусным йогуртом. Я вас не дам в обиду, соберитесь вокруг меня, сомкните круг. Охраняйте меня, пока я буду произносить слова гнева и отрицания. Вы мне должны помочь!
После того, что он сказал, дети разжали ручки и набросились на старика, разрывая его в клочья, одежду, кожу. Старик рассыпался, будто некий огарок смерти из пепла и пыли, ищущий путь в ад.
Но мир его, его потусторонность снилась всем мечтателям, ветреным юношам и девушкам, оленеводам, мореплавателям, ловцам змей, фокусникам и факирам, метателям ножей и звездочетам, гадалкам и велосипедистам, тем, кто испугался вида крови, ночным посетителям и невинным подсудимым, слепым с рождения страдальцам; половинкой глаза, но видели сны о том непостижимом мире, победители и побежденные, ловеласы и нимфоманки, самоубийцы.
Она любила, когда он причесывал ей волосы и стриг ей ногти (у них не было детей, но у них были две кошки и кот). А утрами она тщетно пыталась найти вену, и он не знал, как ей помочь, так как он не понимал, в чем заключается смысл ее поиска. Она отчаянно выбирала религию, и постепенно теряла любую веру, любимую веру не в состоянии найти вену, такую необходимую и беспечно блуждающую в ее теле.
Новая литература — это все то, что было, и все то, что будет тем же самым. Это вакханалия.
Когда я вернулся, все стало другим, но почему-то напоминало о прошлом. Люди придумали очень дорогую бумагу. Некоторые кусочки бумаги особенно ценятся, хотя они хранятся в музеях лишь после того, как они лишаются ценности в миру. Ну и чего вы/ВЫ/ОНИ/НИКТО/…/ добились тем, что пытаетесь сделать из видео музыку, а из музыки — живопись, а из живописи — литературу, соединяя все, не осознавая того, что живопись сперва должна стать живописью, а музыка — музыкой, а видео — киноискусством, а литература всегда остается литературой. А теперь догадайтесь, почему музыку необходимо слышать, а не слушать, живопись — видеть, а не созерцать, а литературу — чувствовать, а не читать… У всех есть желание сделать
Был конкурс латиноамериканских танцев. Она пригласила его, ей было приятно, что он пришел. Это было контрастное здание какого-то концертного комплекса с горящим фасадом, неуместными пристройками по бокам с разным количеством этажей. В одной из частей здания проводились соревнования. Внутри присутствовал полумрак, туалет с резкими запахами смеси урины и духов. Импровизированный бар заключался в небольшом столике, на котором были расставлены различные напитки, пиво, алкогольные коктейли в банках. «Бармен», усатый мужик с добродушной улыбкой, открыл ему пиво. Он с жадностью, но присущей только ему одному элегантностью принялся заглатывать жидкость. Она пахла вчерашним сексом, у нее была разминка, скоро они переоденутся, а после танцев от нее будет исходить блаженный запах нежного пота торса и более тяжелый пряный запах уставших ступней. Он пил пиво, наблюдал за разминкой, намечал девушек, на которых собирался обращать внимание, намереваясь соблазнить взглядами. Танцпол был ярко освещен. Он помнил ее поцелуи. Когда она целовала его губы, ему казалось, что он превращается в яд и отравляет ее собой. На самом деле у него кружилась голова, и потели руки. Девочки уже удалились в свои раздевалки, продолжая подкрашивать себя там и одеваясь для выхода на пол. Он допивал очередную бутылку пива. Ходил в туалет. Рядом периодически он сталкивался с танцорами, но постоянно наблюдал за девушками, периодически выходящими и заходящими внутрь женской комнаты. Все более его влекли запахи оттуда, запахи естества, волнения и возбуждения. Полуодетые девушки на высоких каблуках. За окном неуемное испепеляющее тела лето. Ноги девушек. Его глаза, начиненные их стройностью, начинают трогать их упругую кожу. Мускулистые ноги танцовщиц. Запах их бесподобных ротовых полостей. Их родовая раскрепощенность. Они будут танцевать пасадобль. И запах тел сливается с запахом адреналина. Он видел ее и ее партнера повторяющими движения джайва и ча-ча-ча. Ее тело напряжено. Он искал их раздевалки, отдаваясь похоти, захватывающей и неотступной. Потом — конкурс. Он решил выждать момент. Она не выказывала своего волнения. Ему было приятно наблюдать за ней. Зрители состояли в основном из почитателей и друзей участников. Цепочка в первую очередь сексуальных связей объединяла всех присутствующих. Скоро выход участников, начало программы. Он ждет. Ему не терпится увидеть, как она движется. Его внимание отвлекают другие тела. Полуголые танцовщицы. Их скелеты. Пружинистые движения мышц. До объявления результатов он снова оказался возле туалетной комнаты. От запаха мочи, пота и духов кружилась голова. Девушки, танцовщицы и их подруги, нервничали. Кто-то подкрашивал лицо, другие расчесывались. Посматривали на меня. Мне нравилась девушка с обнаженной спиной в бежевом легком платьице. Она обладала яркой внешностью, кудри ее каштановых волос подчеркивали ее слегка загорелое лицо, а ее тело сжигало меня изнутри. Упругость и подчеркнутость ее движений, статность ее походки завораживали. От нее веяло чем-то сладко-соленым, будто кожа источала запах от перегрева на солнце после застывания на ней морской воды. И запах этого тела несколько раз соприкоснулся с моим. Она, казалось, волновалась меньше остальных. Она реже остальных общалась с партнером, будто они танцевали первый или последний раз вместе и им нечего делить в будущем, кроме мимолетных воспоминаний. Мне думалось, оценки ее совершенно не волновали. Девочки удалялись. Она все еще оставалась там, я допивал очередную бутылку пива, все еще сосредоточенно всматривался в силуэт и лицо понравившейся мне девушки, изучал ее, пальцы становились липкими, потели и охлаждались стеклом запотевшей бутылки. Ее глаза на мгновение загорались желанием, было глупо не признавать ее горячность. Наступил момент, все танцовщицы, кроме нее, покинули нижний этаж. Я зашел в мужской туалет, освободился от переработанного пива. Вышел из кабинки. Подошел к умывальнику и пустил воду, в зеркале я увидел свои растрепанные волосы, потом слегка наклонился с тем, чтобы умыть лицо холодной водой. Затем, поднимая голову, я инстинктивно ощутил некое движение рядом со мной, неслышное и незаметное, но распространяющее какую-то еле уловимую волну энергии. Я вновь взглянул в зеркало, за спиной находились кабинки, и по игре теней легко было заметить, что в одной из них что-то происходило. Как и кто туда мог проникнуть, я не мог сообразить. Я не мог не заметить. Я видел женские ноги, те самые, искусно двигавшиеся на площадке для танцев, ноги. И они сплетались с чьим-то телом. Там, в кабинке. Вдруг совсем неожиданно дверь кабинки распахнулась, и предо мной, озадаченным, предстала она, та самая, обвораживавшая меня девушка. Ее платье было просто смято и приподнято снизу. Ее гениталии пребывали сверху бравого бармена, который подавал мне бутылку за бутылкой волосатой рукой и улыбался, того самого бармена, который потел там, наверху, вытирал иногда свое тело майкой. Он сейчас сидел на унитазе, а она находилась на нем, повернутая к нему спиной, изящная, двигалась на нем, с вожделением обнимая его ноги, резко теребя свою грудь, освобожденную от легкой ткани ее практически невесомого платья. Ее глаза остановились на мне, но она ни на секунду не останавливала движений своего тела. Она начала двигаться на нем еще быстрее. Облизывая и прикусывая губы, она глазами дьявольски улыбалась мне. Затем она, уже пронизанная экстазом, протянула руку, призывая меня к себе. Мне стало не по себе. Я продолжал стоять, не шевелясь. Ее призывы становились более настойчивыми. Грубые крупные руки мужчины умело удерживали ее тело. Стоны превращались отчасти в стенания. Я даже несколько испугался из-за того, что их вдруг могли услышать, но там, наверху звучали аплодисменты, играла музыка. Ее тело уже полностью было покрыто зажиманиями крепкого мужчины, он беспрерывно тискал ее, все упорнее и яростней. Впивался зубами в ее шею. Она все еще призывала меня. Я произвольно начал приближаться к месту их совокупления. Не мог остановиться. Ее губы выглядели невыносимо чувственно. Они были покрыты слюной и остатками губной помады. А потом его ладонь добралась и к ее лицу, и пальцы его дергали ее губы, облизывающий его руку язык. Я уже был рядом с их телами. Правой рукой она сорвала мой ремень, расстегнула брюки, и ловко опустила свою голову, покрывая волосами мой живот, жадно объяв мой орган губами. Изнутри исходили ее крики. Я будто наполнялся ими, смешивался с ее воем. Мужчина все более энергично входил в нее, и скоро раскрылся в ней, сопровождая свое истечение громкими и грязными ругательствами в адрес своей случайной любовницы. Та буквально билась в судорогах и визжала от удовольствия, все более страстно всасывая мой орган, мужчина снял ее с себя, она сильнее впилась в меня, и после того, как ее рот полностью поглотил меня, ее губы уже практически касались моих волос на пахе. Изнывая оттого, что мужчина вновь принялся возбуждать ее, и проникал пальцами в нее, она буквально взорвалась, принимая мое извержение внутрь, в свою полость. Ее, казалось, можно было накачивать своими соками бесконечно. Но у него не осталось сил, а вновь возбудившийся мужчина продолжил удовлетворять себя.
Мы коммуникативны. Шевелимся в клубах. Спасаемся от одиночества. Отрекаемся от состояний отчаяния. Мы записываем номера телефонов и адреса электронной почты. No more disconnection as if we had never been blind as just born mice. We are leading each other into countries we own. We are not stone-hearted, aren't we? Friendly grips conquering everyone's attention. No more resistance. Peaceful make-up. Keeping each other breathing. We are whores in the name of love. Shaking feelings. Firm promises. Solid kisses. Noise of soaring. Counting pieces of blood to give.