Непорочные в ликовании
Шрифт:
— Ничего, все равно там сначала только разговоры будут.
— Разговоры — тоже дело, — отвечал Иванов.
— А поссать? — спросил Гальперин.
— Потом поссышь!.. — возразил Иванов. — На стадионе.
Гальперин зашумел газетою жирной; оба они, не сговариваясь, выпустили воздух из своих луженых пищеводов, Иванов опустил стекло со своей стороны, чтобы проветрить кабину, тут же потянуло холодным тяжелым воздухом с залива, непогода явилась психологам в мимолетных их ощущениях, Гальперин даже поежился, кто сии, пришедшие в черных одеждах, успел сказать себе он, но ответ или отзыв, емкий и точный, сам собою ему не явился; и вот уж мутные стекла кабины
Гальперин, более уж не говоря ничего, лишь стал мотор заводить своею рукой суетливой.
36
Ш. теперь уже несло, он и сам ощущал, что его несет; ему нет преград, говорил себе Ш., и, действительно, что бы он ни затеял, все у него получалось. Он лихо вывернул на охраняемую стоянку возле служебного входа и, зная прекрасно, что за ним наблюдают, машину остановил резко, со скрипом тормозов, едва не снеся легкую дощатую выгородку.
— Идем-ка со мной, — бросил он Ф., и стал вылезать из машины, напустив на себя ухватки и жесты внезапно повышенного начальника.
В сущности, все это была игра, сплошная игра, игра игр и томление духа, отчетливо видел Ф., но сопротивления оказывать и хотеть не хотел и даже нужным не считал вовсе.
— Если б я был способен сотворить сверхшедевр сознания… — говорил себе он, шагая вслед за приятелем своим. — Но этого ведь нет и в помине.
Ш. непринужденным своим шагом подошел к охраннику, прогуливающемуся возле застекленной двери.
— Сынок, — говорил он. — Первый вопрос: мне сейчас нужно будет отлучиться минут на пятнадцать, и мне будет очень неприятно, если с моим заслуженным лимузином что-нибудь произойдет за это время.
— А второй? — спросил охранник, одних, наверное, лет с Ш., или уж, во всяком случае, ничуть не моложе.
— Второй — и того проще: меня зовут Ш., просто Ш., - уточнил еще он. — И мне нужно повидать Ротанова.
— Какого Ротанова? — спросил все же охранник.
— Ротанова, Ротанова!.. — будто несмышленышу терпеливо втолковывал Ш. — Равиля Ротанова. Ты позвони своему начальству и доложи, что приехал Ш.
– ты скажи: просто Ш.
– повидать Ротанова.
— Чего звонить-то? — хмыкнул охранник. — У нас сегодня мероприятие, вход свободный.
Ш. на мгновение растерялся, но виду о том не показал.
— А мне не надо твоего мероприятия, мне Ротанов нужен.
— А проходите, — просторным жестом на хромированный турникет пред собою указал охранник. — Если он там, так он там.
— Куда нам идти-то? — спрашивал Ш.
— Идите на второй этаж, в комментаторские кабины. Восточный сектор. Там скажут…
Ш. обернулся к приятелю своему Ф., но на лицах ни того ни другого, не отразилось ничего; буквально, ни тени, хотя уж Ш.-то, конечно, теперь распирала гордость, знал Ф. Они торжественно прошествовали по небольшому вестибюлю, поднялись во второй этаж и зашагали по длинному, изгибавшемуся вокруг поля коридору.
— Отчего ты не спросишь меня, каким я нашел Феликса? — говорил Ш., шагая своею несносной походкой и временами выписывая ногами саркастические кренделя, когда по коридору никто не шел за ними вслед и никто не шел им навстречу.
— Каким ты нашел Феликса? — с послушанием марионеточным Ф. говорил.
Ш. помолчал.
— Суетится старик, — говорил он. — Мельтешит. Девальвируется. Должно быть, возраст…
— Старик!.. — хмыкнул Ф. — Мендельсон лет на пять тебя старше.
— Феликс не годами стар, —
— Возможно, — со скудной окраскою голоса Ф. говорил. С каллиграфическим своим спокойствием Ф. говорил.
— Старость — будто усыхание древа, — высказался еще остроумец Ш., чернобай с претензиями Ш.
Они все шли и шли. Сначала были раздевалки спортсменов, потом административные помещения, и потом, когда уж приятели замучились идти, добрались они до сектора прессы. Ш. здесь совсем распоясался, он шел по коридору и, стуча в каждую дверь, кричал во весь голос:
— Ротанов! Ротанов! — кричал Ш.
Он распахнул дверь в одну из комментаторских кабин.
— Эй! — крикнул он. — Я — Ш. Я Ротанова ищу.
В помещении были двое, они возились с аппаратурой. Один из них отвлекся.
— Пойдем, — сказал он Ш. — Я провожу.
— А ты оставайся пока здесь, — говорил Ш. приятелю своему.
— Лучше в соседней кабине, — возразил только новый провожатый Ш. — Там никого нет.
Они ушли — Ш. и его добровольный Вергилий, а Ф. перебрался, куда ему было велено. Здесь свет не горел, и был почти полумрак, но Ф. нисколько это не беспокоило. Работали мониторы; хочешь — на поле смотри через приоткрытую фрамугу, хочешь — на мониторы — все едино, Ф. понемногу посмотрел и туда и туда. Трибуны были заполнены на незначительную их часть, человек было около тысячи или полутора тысяч, как предположил Ф., в основном, старички да старухи, подходили еще и рассаживались на свободные места в нижних рядах. Ф. увидел стоящий на поле черный фургон, и возле него прохаживавшихся двоих мужчин, одного грузного и постарше, другого помоложе, бойкого и разбитного. Гальперин машинально старался держаться от Иванова подальше; не потому, что побаивался, просто не совсем протрезвел еще, у Иванова ж, судя по всему, не было ни в одном глазу. Было еще несколько машин и автобус телевидения, бригада телевизионщиков готовилась к съемке, кто-то расставлял камеры, кто-то протягивал кабели. Однообразно мигая синим пронзительным огнем, на поле дежурила машина «скорой помощи».
Ф. сел в кресло перед мониторами и ноги положил на столешницу перед собою, будто янки. Если повезет, он будет сегодня всего лишь зрителем, безразличным зрителем, говорил себе Ф., и пусть бы кто-нибудь попытался вывести его из его незатейливого, неизмеримого спокойствия. Мое собачье соглашательство всего лишь временно, говорил себе Ф., я потом непременно освобожусь от своей бессмысленной покорности. А ныне я пока как безударная гласная: меня можно прочесть и так и эдак, не зная моего подлинного начертания.
Говорил себе Ф.
37
Время было начинать. На поле прибавилось движения; появились четыре полицейских фургона, из одного высыпала горстка солдат внутренних войск, потом к ним прибавились еще бойцы из другого фургона. Меж них похаживал человечек росточка ничтожного, коренастый и в очках, и, по жестикуляции его судя, руководил всем происходящим. Вот к нему подошел другой с длинными волосами, и очкастый сказал что-то длинноволосому, тот оглянулся, махнул кому-то рукой, и из оставшихся фургонов стали выводить людей в наручниках. Бойцы, подталкивая задержанных прикладами карабинов, теснили тех к временной дощатой стенке, сколоченной здесь, должно быть, не далее как накануне. Операторы двумя ручными камерами снимали все происходящее. Вот лицо невысокого человечка возникло крупным планом на мониторе, Ф. увидел его и вздрогнул. Он узнал комиссара Кота.