Неповиновение (Disobedience)
Шрифт:
***
Д-р Файнголд говорит: бессознательное не знает прошлого или будущего. Для бессознательного все происходит здесь и сейчас. Травма, случившаяся, когда тебе было четыре, сейчас кажется такой же страшной, как и тогда. «Травма, случившаяся, когда мне было четыре – например, смерть моей мамы?» - спрашиваю я. «Да, - говорит она, - например. Хочешь поговорить об этом?»
Я говорю ей, что ее идеи о бессознательном напоминают мне о Боге. Она говорит: «О Боге?». В Торе Мойше просит Всевышнего назвать Свое имя. И Он дает ему слово: ЙХВХ -. В нем нет гласных, так что его невозможно произнести при всем желании. Это несуществующее соединение трех времен глагола «быть», сжатое в одно слово.
Д-р Файнголд молча слушает. Когда я заканчиваю, она затягивает паузу еще на пару секунд и говорит: «Все же разница есть. Бессознательное ошибается насчет прошлого и будущего. То, что пугало нас в прошлом, на самом деле больше не так страшно. Это отличается от твоей идеи о Боге, не правда ли?»
Я говорю: «Если “моя идея” о Боге верна, тогда бессознательное нисколько не ошибается. Прошлое никуда не уходит. Оно все еще здесь».
***
В воскресенье пошла в папин дом, просто чтобы проверить. Замки поменяли. Я попробовала один ключ, потом другой, потом еще один, тянула дверь на себя, потом толкала ее вперед. Я стояла там, держа в руке целую связку, стряхивая с петель засохшую красную краску носком ботинка, как будто ради этого я сюда и пришла.
Я прогулялась к боковой стороне дома, открыла ржавую калитку и зашла в сад. Заросшая лужайка пожелтела от жары. Одна из яблонь склонилась пополам, проломившись в захваченную сорняками клумбу. Я пробралась к ней по тропинке. На ней все еще было несколько цветов с начавшими закручиваться коричневатыми лепестками. Я раздавила один указательным и большим пальцами и вдохнула сочный аромат.
Я помню лишь фрагменты. Обнаженные ноги, гортензии, вкус ее губ. Между гортензиевым кустом и забором было место, куда могли забраться две девочки, если были достаточно небольшими и не боялись поцарапать колени. Это было одно из мест, очевидных для детей и скрытых для взрослых. Тайное место. Зимой там не было ничего; куст был голым. Но каждое лето маленькая комната расцветала снова.
Теперь ее нет; куст давно зарос, земля была слишком мокрой, чтобы ползти по ней. Я не могла бы там сидеть, даже если бы захотела. Тем более, я намного больше, чем была тогда. Долгое время я стояла, наклонившись, опершись ладонями о сырую землю и засунув в нее ногти. Когда я поднялась и начала идти обратно к Эсти и Довиду, я пыталась выскрести грязь из-под ногтей. Чем сильнее я пыталась, тем дальше я ее засовывала.
***
Мы знали про гортензиевый куст много лет. Как только мы оказывались внутри, мы были невидимы для дома и защищены от лишних глаз. Я помню запах этого куста. Густой, сладкий аромат гниющих гортензий и сырой земли. Когда весной я прохожу мимо гортензиевых клумб на вокзале Гранд Централ, передо мной мерцает резкое, внезапное воспоминание о грязи под ногтями, теплых бордовых свитерах и белизна ее голых, избавленных от колготок ног.
В школе было правило: мы должны были носить плотные, темные, непрозрачные колготки, чтобы мужчина не стал возбужденным, увидев наши ноги. Потому что учителя дневной школы имени Сары Рифки Хартог были уверены, что от вида школьницы в колготках ни один мужчина уж точно не станет возбужденным. После школы Эсти приходила ко мне делать уроки. Думаю, тогда все и началось. Летняя жара, беготня в мою комнату наперегонки, борьба с колготками и босоногий триумф.
Поначалу нам просто нравилось сидеть там, где никто не мог нас видеть. «Никто» - это мой папа, который бы и не искал, и Белла, домработница, которая к этому времени уже уходила домой. Мы сидели там, разговаривали, читали, смотрели на небо из-под душистых нависающих
Мы учили об этом в школе, когда проходили по географии древние обычаи. Мисс Коэн рассказывала об этом, фыркая и кривя губу, чтобы показать нам, что это что-то первобытное и отвратительное. Но я слушала и не считала это отвратительным. Мне казалось, я вспоминала что-то, что всегда знала или о чем давно слышала. Эсти поранила колено. Она всегда что-то ранила или резала; она всегда спотыкалась на физкультуре или на игровой площадке. На ее ладонях и коленях вечно были какие-то корочки: свежие, наполовину зажившие и старые. Но в этот раз она упала на разбитое стекло, оставленное на спортивном поле, и ей наложили пять швов. После этого все девочки с ликованием обсуждали эти «пять швов», представляя, как игла проходит в ткань и выходит из нее. Рана была длинная и искривленная. Она напоминала улыбку с кривыми зубами. Как будто ее колено улыбалось. Даже после швов, потянув за край, можно было снова заставить рану кровоточить.
Так вот, мы сидели за гортензиевым кустом, Эсти поджала колени к груди, а я растянулась на спине, глядя на крышу из листьев и задыхаясь от жары. Рукава наших рубашек были закатаны выше локтя, юбки задраны, колготок не было. Какое небрежное облачение плоти. Веди мы так себя в школе, нас бы наказали за нескромное поведение. Эсти вытянула шею, чтобы изучить улыбающийся шрам на колене. У меня тоже была рана на ладони, только маленькая. Я отодрала коричневую корочку и довольно смотрела, как на поверхности появилась красная бусинка. Я сказала:
– Давай станем сестрами по крови.
Она посмотрела на меня.
– Ну, помнишь, с географии? Мы смешиваем кровь и становимся сестрами навсегда.
Она неловко сжалась, подтянув колени ближе к груди.
– А это больно?
– Только чуть-чуть, надо просто открыть твой порез. Видишь, у меня тоже на ладони кровь. Надо их смешать. Давай.
Она вытянула ногу в мою сторону. Я оттянула край ранки, и в нем появилась кровь. Ее ноги были прохладными, несмотря на жаркий день. Посмотрев на ее лицо, я увидела, что она закусила нижнюю губу, и ее глаза вот-вот наполнятся слезами.
– Не плачь, - говорю. – Что ты как маленькая.
Я царапала ранку ногтем, пока кровь не полилась сильнее, и приложила ладонь к ее колену, ранка к ранке. Я посмотрела на Эсти. Она посмотрела на меня. Возле моего уха жужжало какое-то насекомое; легкий ветер тревожил листья над нами; в одном из соседних садов кто-то косил траву. Я поняла, что мой лоб вспотел.
– Ну вот, - сказала я. – Теперь мы сестры.
И убрала руку.
Эсти посмотрела на свое все еще кровоточащее колено и на мою руку, розовую от ее крови. Она взяла мою руку, осмотрела ее и положила обратно на свое колено, ранка к ранке. Она плотно прижимала ее своими холодными пальцами.
Вы должны понимать, говорю я д-ру Файнголд, что это было наше место. Мы его нашли. Мы сидели там с того времени, как весной распустились листья, и до тех пор, пока его не разрушила осень. Мы никогда никому не рассказывали о нем, никогда никого туда не приглашали.
Она говорит: «Так ты чувствовала себя преданной?». Было ли такое? Это правдоподобно. Но я этого не помню. Я помню, что чувствовала злость.
***
В понедельник я сделала телефонный звонок. Я сказала себе, что это абсолютно ничего не значит. Я согласовала с ними, что да, билет можно отменить как минимум за двадцать четыре часа до полета. Да, стопроцентный возврат. Когда я давала им информацию на своей кредитной карточке, я концентрировалась на мысли, что это всего лишь предостережение; мне никогда это не понадобится. Но я вдумчиво выбрала время полета, как будто правда собиралась полететь.