Неповиновение (Disobedience)

Алдерман Наоми

Тем не менее, дом был тих, а его кровать - совсем рядом, обещая тишину, спокойствие и пустоту. Обо всем этом он подумает позже. Он закрыл глаза, положив руку на небольшой столик возле ступенек. Ему не нужно было открывать их - он много раз поднимался по этой лестнице с закрытыми глазами. До двери спальни оставалось четыре ступеньки, до кровати - пять шагов, и больше не нужно было ничего. Он сделал шаг. Красная боль танцевала на его веках. Еще один шаг, тише, тише, чтобы не потревожить ее. Но дом больше не был тих. Казалось, он шелестел и смеялся. Был ли это сам дом? Спальня? Краснота внутри него? Сложно сказать. Еще один шаг. Он был почти уверен, что вздох и легкий звук движения не померещились ему из-за боли, но убедиться в этом означало открыть глаза. Он сделал последний шаг и открыл дверь.

Сначала

была яркость. Комната казалась излишне залитой светом, будто солнце находилось прямо возле окна. Ему захотелось открыть глаза. Еще больше ему хотелось их закрыть, дважды или трижды, потому что одного раза было недостаточно, чтобы скрыться от этого света. Он мог слышать свет в своих ушах, и звучал он словно резкая, неприятная музыка. Красивая и ужасная одновременно.

Он открыл глаза. Плохой ход, сказал красный цвет, тупой, идиотский. Да, сказал Довид, я знаю, но я хотел увидеть. Мгновение растянулось на вечность. Боль, поднявшись наверх, прорвалась наружу и вылилась на его голову и тело, сжигая его заживо. Ничего страшного. Он увидел то, что ему было нужно.

В его кровати не было идеальной пустоты и белизны. Там была его жена со своей любовницей. Эсти обернула вокруг себя простыню, случайно оголив один нежный розовый сосок, и ее волосы лежали на ее плечах. Лицо Ронит выражало страх, и Довид хотел сказать: “Ничего, ничего”, но мог вытянуть из себя лишь два или три слова, и хотел оставить их на более экстренный случай.

Он подумал, и эта мысль его позабавила: “Я уже ее потерял”. Но все, что может произойти - всего лишь боль.

– Довид… - начала она.

– Да, - сказал он.
– Я знаю.

Пламя боли быстро распространилось по его лицу, шее, груди, рукам, спине. Когда огонь добрался до его бедер и ног, он упал на колени и больше не знал ничего.

***

Жена Скотта, Шерил, - доктор. Должна сказать, я нечасто о ней думаю, но узнала достаточно много из его рассказов. Забавно, но до Скотта я всегда представляла жен тех мужчин, которые заводят романы на стороне, по-другому. Они казались мне маленькими серыми мышками, сидящие дома с детьми, с которыми мужчина остается ради тех самых детей или потому что не может причинить боль чему-то настолько беззащитному. Но нет, жена Скотта - эпидемиолог. Пока он в офисе, она исследует схемы вакцинации или пишет работу про то, почему важно, я не знаю, закрывать рот, когда кашляешь. Они - пара, что надо. Они так и выглядят на фотографии, которая стоит в рамке на его столе. Он в повседневной рубашке, показывающей немного волос на груди; на ней была кремовая блузка и ожерелье с небольшими голубыми цветами; их светловолосые дети, мальчик и девочка, стоят перед ними, аккуратные и улыбающиеся. Он иногда бывает таким неприличным, пошлым, вульгарным и смешным, когда мы вдвоем, но тут он просто воплощение американской мечты.

Однажды он мне сказал: “Брак - это загадка, Ронни. Пока ты в нем состоишь, ты едва его понимаешь, а со стороны его не поймет никто в мире”.

Он был довольно пьян. Я спросила:

– А что насчет нас? Разве мы не загадка?

– Конечно, конечно. Но ты, ты делаешь меня счастливым. Понимаешь? Нам весело вместе. А она моя жена. Это что-то священное. Понимаешь, про что я?

Я немного понимала, про что он. Конечно, я и сама была довольно пьяна.

Скотт всегда говорил, что если Шерил узнает про нас, все будет кончено. На самом деле все закончилось даже раньше. Она задала пару неловких вопросов, не удовлетворилась его ответами. Она начала требовать, чтобы он говорил, где был, с кем. Вот и все.

Я помню, он так извинялся. Вот что меня раздражало. Он держал меня за руку и все извинялся и извинялся, как будто он убил мою кошку или что-то такое. Чем больше он извинялся, тем больше я злилась. Я просто хотела, чтобы он замолчал. Он никогда ничего мне не обещал, я никогда ничего ему не обещала. Извиняться не надо было.

Тем вечером я сделала что-то, чего никогда не делала раньше. Было где-то семь вечера. Я знала, что он все еще в офисе, а Шерил дома с детьми. Я позвонила ему домой. Она подняла трубку спустя несколько гудков. Она сказала: “Алло?”, и я помолчала пару секунд. В этих нескольких секундах был некий потенциал. Как будто

ты превышаешь скорость на автомагистрали, едешь легко и плавно, и вдруг тебе приходит в голову, что, поверни ты запястье на пару дюймов вправо - и ты умрешь. Как-то так. Я слушала тишину, словно наблюдая, как спидометр показывает все бОльшие цифры: девяносто три, девяносто четыре, девяносто пять, а потом я положила трубку.

***

Я хотела, чтобы Эсти позвонила в скорую. Как только Довид упал, я потянулась к телефону. Она вытащила его из моих рук, прижимая его к груди и скрывая от меня руками. Она говорила мягко.

– Нет, нет. Это случалось раньше. Иногда, когда все очень плохо… - Она выдохнула, а потом посмотрела снова на меня.
– Это случалось раньше. Надо просто подождать. Это пройдет. Он бы не хотел, чтобы мы подняли суматоху.

Я посмотрела вниз, на Довида, неловко рухнувшего на пол спальни; одна его нога была болезненно подогнута под ним. Его лицо было сине-белым. Губы - серыми. С кровати даже не было видно, дышит ли он. Я вопросительно посмотрела обратно на Эсти, сжимающую телефон.

– О чем ты говоришь?

– Это случалось раньше. Это что-то личное. Доктора не нужны.

Ее глаза были большими, а взлохмаченные волосы лежали на плечах. Кожа на ее животе сложилась в складки. Мои глаза открылись, и я поняла, что мы абсолютно голые. Я сказала:

– Надо одеться, что ли. Я помогу тебе затащить его на кровать.

Мы оделись в тишине, не глядя друг на друга. Я не могла найти свои колготки, но мне было лень лезть за ними под кровать. Мы поместили Довида на кровать, и там он выглядел более мирно. Он все-таки дышал и выглядел чуть менее сыролицым.

Думаю, оно и к лучшему, что мы не поехали в больницу. Как бы я объяснила свое присутствие?

– Вы его сестра?

– Нет, я любовница его жены. Думаете, если я буду с ней достаточно долго, я смогу его прикончить?

Эсти сказала:

– Он будет в таком состоянии несколько часов. Может, проснется вечером, может, завтра утром.

Она посмотрела на меня. Я посмотрела на нее. Она посмотрела на свои часы.

– Мне пора в школу. Меня ждут.

И ушла.

Я сидела в гостиной. Хотела пойти в дом отца, попробовать напасть еще раз, забрать мамины подсвечники и уйти. Но не могла. Часы на камине тикали. Мне хотелось прийти в офис д-ра Файнголд, где мне спокойно и безопасно, и рассказать ей обо всем, что произошло за последние пару недель. Я осмотрела комнату. В ней не на что было смотреть, кроме свадебной фотографии Эсти и Довида. Я подумала про Скотта и Шерил и про то, что вечно у меня все выходит именно так. Мне хотелось отменить все, что я когда-либо делала в своей жизни, и начать с самого начала. Мне хотелось родиться снова и посмотреть, выйдет ли в следующий раз лучше. Этого я тоже сделать не могла. Я заволновалась. Скоро обратно в Нью-Йорк. Может, поменять билет? Полететь сегодня? Завтра утром? Эта мысль казалась просто чудесной. Даже то, что Хартога это обрадует, не слишком меня беспокоило. Прекрасно. Завтра к этому времени я бы уже вернулась в свою квартиру и свою жизнь. Все, что мне надо было сделать, - это сообщить Эсти.

Я натянула кроссовки и зашагала в сторону дневной школы имени Сары Рифки Хартог.

***

Школа была не совсем такой, какой я ее помнила. Вместо двух больших домов, которые она занимала, теперь их было три, и они были соединены сложной цепочкой лестниц. Вход был немного не там, где раньше. Они достроили что-то сзади. Но все же она не очень изменилась. Я сказала на входе, что пришла увидеть Эсти Куперман, и меня впустили. Да, охрана здесь, как всегда, отличная.

Я осмотрела коридор. Какая-то странная архитектура: две входные двери прямо друг возле друга, разделенные только маленьким куском стены, две лестницы, идущие из одного места в противоположных направлениях. На стенах - работы по истории Израиля, математический проект, какие-то рисунки, выполненные на цветной бумаге с закручивающимися углами. Пахла школа точно так же - мелом, потом, цементом и старыми кроссовками. Я не могла просто взять и зайти к Эсти в ее класс. Бог знает, что подумают эти школьницы, увидев меня. Но, наверное, Эсти зайдет в учительскую между уроками. Интересно, учительская находится все там же, где и раньше?