Непозволительные удовольствия
Шрифт:
У Мишель уходила земля из под тонких, налитых тяжестью ног: столько времени ушло в пустоту… Хуже, чем в пустоту… На преодоление своих принципов, чтобы работать с командой стриптизеров, на выстраивание доверия в гнилом коллективе, на растрачивание души для танцев, ставших инструментом для отмывания денег, на него. Брэндон - такой легкомысленный, славный парень… Как мотылек скачет по жизни в поисках наслаждения и того, на кого можно скинуть ответственность. Этот кто-то всегда остается расхлёбывать свои чувства в одиночку. Этот кто-то - Мишель, влюбившаяся в ублюдка до раздирающей боли в солнечном сплетении, согласная ампутировать своё сердце, лишь бы не чувствовать внутри своего тела, как оно в очередной раз сжалось от предсказуемого
Девушка истекала горькими слезами, чувствуя себя раненым оленем в свете фар грузовика, и боязливо принялась рассуждать, что делать дальше. Здесь больше нельзя оставаться. Нельзя больше видеть взгляд голубых, почти что прозрачных глаз без удушающего, давящего на лёгкие и лишающего кислорода сожаления.
И Мишель ушла.
Молли сидела на скамье, сложив влажные ладони на коленях и рассматривая красные лучи садящегося солнца, залёгшие на дорожной сумке. Вещей у них с Мишель было не много, но сестра задерживалась на втором этаже давно знакомого обшарпанного дома, слёзно прощаясь с мисс Райт. Наверное, Мишель предусмотрительно успела накопить небольшую сумму за несколько месяцев работы, иначе откуда взялись деньги на билеты? Молли тревожно вдыхала прохладный вечерний воздух, холодивший колени и голую шею, в странном изнуряющем ожидании: их жизни коснулись по-взрослому серьёзные и глубокие изменения, это она точно понимала. Им нужно бежать из Сан-Франциско, потому что для них он неприветливый и злой, преследует сестёр, как надоедливый невоспитанный мальчишка, издеваясь над ранимыми детскими душами.
Мишель сказала: “Какая разница, в каком городе жить, если у тебя всё равно нет дома”. Разницы нет, в каком городе ты живёшь, если повсюду, где ты есть, ты - набор болезненных навязчивых воспоминаний. Сестра так больно и надрывно плакала, что Молли захотелось грустить до самого утра, не видя снов. Самое страшное, когда взрослые люди, воспитывающие тебя, теряют надежду, потом приходится видеть сны из твоей прошлой какой-никакой жизни с хрупко выстроенной стабильностью, состоящей из одной подруги, унылой школы и доброй мисс, стучащей на маленькой старой кухне кастрюльками, чтобы заботливо приготовить тебе невкусную кашу. Молли часто думала, какой вкус был бы у каши, приготовленной руками её матери на семейный ранний завтрак. Она бы ела эту кашу бесконечно, вылизывая тарелку, зная только, что мама проснулась чуточку раньше неё, и заботливо заглянув в комнату спящей дочери, осторожно прошла на кухню в их старой квартире.
Солнце скрылось за домом, оставляя на кусочке выглядывающего из-за крыши неба алые разводы, и Молли утёрла мокрые щёки ладонью, часто шмыгая носом, пока высматривала последние лучи. Незаметно для девочки из-за спины вышел и приземлился рядом с ней на скамейку незнакомый молодой мужчина, неожиданно заслонив обзор багряного заката.
– Можно присесть?
– Молли вздрогнула и отшатнулась, освобождая чуточку больше места для строгого взрослого собеседника. От его пристального взгляда, который девочка ощутила на себе разбежавшимися по телу неприятными мурашками, у ребёнка неоправданно часто застучало сердце.
– У тебя тут сумка, ты уезжаешь?
Малышка насупилась, вцепившись руками в края скамейки, и отвернулась в сторону входной двери, с волнением ожидая, как она так вовремя распахнётся, и Мишель избавит её от компании постороннего человека. Но сестры всё не было.
– Эй, Молли, ты плачешь?
– Девочка осторожно замерла, рассматривая ржавую дверь, а потом удивлённо обернулась, услышав своё имя, и настороженно заглянула в голубые растерянные глаза, полные сочувствия и взволнованности.
– Мне с чужими нельзя разговаривать.
Мужчина нервно сцепил пальцы и шумно сглотнул подступивший ком, пытаясь оценить себя со стороны. Настойчивый незнакомец, заинтересованный маленькой девочкой. Наверное, он испугал её, но ведь он совсем
– Давай познакомимся. Меня зовут Брэндон… Твоё имя я уже знаю, - он напряжённо протянул похолодевшую ладонь, ожидая реакции ребёнка. Молли была ужасно похожа на старшую сестру: настороженное поведение, грустный изучающий взгляд. Её шумное дыхание наводило на мысль, что девочка напугана его компанией, но он и сам с застывшим на лице страхом пришёл сюда. Малышка моментально переступила через тревогу и презрительно вскрикнула.
– Я знаю, кто вы! Уходите, пожалуйста, - Молли брезгливо осмотрела его протянутую руку, торопливо подскочила и поволокла сумку к порогу, усаживаясь на каменные ступени как можно дальше от блондина.
– Знаете, вы очень сильно обидели мою сестру!
– Девочка демонстративно скрестила руки на груди, смело заступаясь за Мишель, и надменно выстрелила взглядом по тревожному лицу парня. Действительно, хореограф и малышка — сёстры. Он испытывал заметное даже ребёнку глубокое чувство стыда, не скрывая дрожи поджатых губ, и понуро опустил голову под давлением серых серьёзных глаз маленькой девочки. Молли вела себя в точности так же, какой он представлял её. По-взрослому дерзко и слишком благородно: так её научила Мишель.
– Знаю… Я очень виноват! И хочу извиниться, - блондин закрыл лицо руками, прячась от пристального осуждающего взгляда, и потёр усталые глаза. Сквозь ладони, он заговорил дрогнувшим надломленным голосом.
– Вы уезжаете?
– Девочка то и дело посматривала на дверь, потом подняла взгляд в окно, в котором мелькали знакомые фигуры, и напряжённо выдохнула.
– Скажи, пожалуйста…
– Да! Но куда — я не скажу. Потому что Мишель сама не говорила. Я бы тебе не сказала, даже если бы знала, - Молли, недовольная своим несдержанным ответом, устало подперла голову ладонями, изучая нелепо раскаивающегося молодого человека напротив. Он растрепал светлые волосы на лбу, его щёки стыдливо горели, а глаза были на мокром месте: будто перед ней сидел маленький мальчик, провинившийся за плохое поведение. Брэндон выглядел убитым и потерянным, от чего сердце Молли сжалось с той же нестерпимой силой, как при мыслях о родителях пару мгновений назад до его неожиданного появления.
– Скажи, вам негде жить?
– Брэндон усилием воли отважился заглянуть в покрасневшие глаза девочки и тут же вздрогнул при виде застилающих взгляд детских слёз. Нет, таких откровений он никак не мог представить, когда решился придти.
– Негде…
– А как же мама и папа? Где они?
– Блондин осторожно поднялся со скамьи и приблизился к дрожащей от бесшумных всхлипов девочке, усаживаясь перед ней на корточки. Едва ухватив ускользающий от неё воздух, она с дрожью ответила.
– Умерли, - Брэндон поёжился от пробирающего холода и погрузился на некоторое время в снедающую оглушительную тишину пустой улицы. Начало смеркаться, и её глаза сквозь вечернюю пелену выглядели туманно, но заметно блестели от прозрачных слёз. Вот и весь секрет, что блюла хореограф от сплетников и предрассудительных легкомысленных стриптизёров. Подобный секрет имелся и у Брэндона.
– У меня тоже… - Молли застало врасплох внезапно пронзившее её сочувственное понимание. Она вдруг попыталась всмотреться в опечаленное лицо мужчины, а потом, кажется, задержала дыхание. Нет, он не врёт.
– Держи, это тебе…
Малышка удивлённо раскрыла ладони на встречу блеснувшей в сумерках цепочке и ощутила на коже тепло металла, только что соприкасающегося с сердцем блондина. Это значило что-то гораздо большее, чем сиюминутный порыв отдать безделушку. Ведь мужчина носил её с тех пор, как отец подарил ему свой военный жетон. Он как-то вымученно улыбнулся уголками губ, а потом со смесью испуга и робкой надежды заглянул за спину Молли. Девочка обернулась на скрип ржавой металлической двери и замерла при виде Мишель, на лице которой застыло немое возмущение, молниеносно переросшее в гнев.