Неправильный Дойл
Шрифт:
– Ты кому-нибудь одалживал эту машину? – спросил Дойл.
Фини удивленно посмотрел на него.
– По-моему, ты чего-то не понял, парень, – сказал он. – Старый Фрукт занимается отоплением и кондиционированием, а не арендой машин.
– Мне кажется, что я видел этот «мерседес». Человек по имени Слау сидел за рулем. Когда-нибудь сталкивался с ним?
Фини скривил губы.
– Не выношу этого жирного ублюдка.
– То есть ты его знаешь.
– Он работает на Старого Фрукта, – пожал плечами Фини. – Его юрист. Это ни для кого не секрет.
«Свой человек в Вассатиге», – мрачно подумал Дойл. Этот жирный паук везде наплел паутины.
Последовало молчание, нарушаемое
– Думаю, он там срет, – наконец сказал Фини. – Никогда не задавался вопросом, что не так с этим ублюдком?
– Нет, – ответил Дойл.
Фини постучал средним пальцем по виску.
– Он сумасшедший, – сказал Фини. – С психическими отклонениями. Его мать была жуткой пьяницей. Он, видишь ли, говорит всего несколько слов, и с головой у него не в порядке. Но он гений в так называемом искусстве убеждения. Я видел, что он сделал с помощью плоскогубцев, – никогда больше не захочется на это смотреть… – Его передернуло.
Через несколько минут из кустов вылез Иисус, его лицо выглядело усталым.
– Эй, Иисус, – сказал Фини, – Стрелок сказал, что хочет послушать, как ты поешь «Старого скрипача».
– Я этого не говорил, – начал Дойл, но Иисус набрал в легкие воздух, открыл рот, показывая сморщенный язык и желтые зубы, издал громкий вопль и замолчал, несомненно довольный своим представлением.
– Это один из его маленьких номеров, – фыркнул Фини. – Как чертов цирковой тюлень.
Потом они сели обратно в машину – зеленоватое освещение закусочной отражалось в ветровом стекле – и через несколько минут выехали обратно на автостраду, где Дойл увидел указатель до Мобила, Билокси и Нового Орлеана. До ближайшего из этих пунктов оставалась не одна сотня миль.
– Куда мы едем? – спросил он. – Думаю, теперь вы мне можете сказать.
Фини помотал головой.
– Может, в Мексику, может, в ближайший город.
– Сволочь ты.
– Нет, это психология, – сказал Фини. – Старый Фрукт не хочет, чтобы ты знал, что тебе нужно будет делать, пока тебе не нужно будет это сделать.
– Я уже знаю, – сказал Дойл. – Доставить того Дойла.
– Да, но есть детали, которые застрянут у тебя в горле. Наступило яркое, резкое утро. Они проезжали мимо красно-коричневых полей, усыпанных белыми шариками хлопка, мимо молодых виргинских дубов со свисающими пучками бородатого мха, мимо домиков, увитых вьюнком. Миновав Шортер и Маунт-Мейгс, они очутились в окрестностях Монтгомери. Мимо проплывали выжженные солнцем лужайки, вдалеке пылал золотой купол Капитолия. [151] Теперь бы Дойл поспал, но не получалось – мешали кофе из закусочной, бурливший в венах, неистовый южный свет ярко-голубого, безбрежного неба, ястребы, скользившие в воздушных потоках над деревьями.
151
Здание, в котором размещалось законодательное собрание Конфедерации (1861–1865).
Фини пощелкал кнопками CD-плеера и выбрал очередную запись заунывной кельтской музыки, которую он время от времени слушал от самого Делавэра. Иисус ткнул в спинку сиденья и издал короткий стон.
– Этого урода достала моя музыка, – сказал Фини плееру.
– Та же фигня, – сказал Дойл.
Фини прибавил громкость, музыка стала оглушающей.
– На хер вас обоих! – закричал он. – Я за рулем, так что я командую! – Он нажал на педаль газа, и «мерседес» рванулся вперед, куда-то на юг, в неизвестность.
2
Мотель
Когда они свернули на парковку, было чуть больше двух часов дня. Номер был заказан заранее: семнадцатая клетушка, с краю. Пока Фини регистрировался в конторе – пустой бетонной комнатке, защищенной от всего мира стальной дверью и пуленепробиваемым стеклом в фут толщиной, – Дойл вылез из машины и стоял на горячей площадке, вглядываясь в спокойный простор залива, вдыхая соленый запах воды и гадая, что будет дальше. Резкий ветер швырял песок в пожелтевшие сосновые ставни.
Несколько минут спустя в дверном проеме номера семнадцать появился Фини. Он был без пиджака: на его груди, небрежно пристроившись, висел «ругер» с прямой рукоятью.
– Почему бы тебе не зайти и не отдохнуть, Стрелок? – спросил он. – У тебя впереди трудная ночь.
Храп Иисуса уже раздавался из душного сумрака.
– Нет, спасибо, – сказал Дойл. – Пойду прогуляюсь. – Он махнул рукой в сторону узкой полосы усеянного камнями пляжа по другую сторону железнодорожных путей.
– Не думаю, – сказал Фини. – Держись поближе, чтобы я мог за тобой присматривать.
– Я заехал так далеко, – сказал Дойл. – Вряд ли я теперь сбегу.
Он отвернулся и пошел к путям, перешагнул через них и, обойдя мятые пластиковые бутылки и другой мусор, побрел по песку. Пройдя немного, он сел, снял ботинки и закатал брюки. Желтая пена и россыпь окурков отмечали границу прилива. Он вошел в тепловатую воду по лодыжки и стоял, жмурясь, глядя на расплывчатый горизонт. Ветер вздымал волны, высоко плыли тонкие белые облака, какие-то птицы ныряли в прибой. Внезапно ему показалось, что он у последней черты. И правда, почему бы им просто не убить его и не разделаться со всем этим? Он напряженно стоял, словно ожидая, что вот-вот раздастся щелчок глушителя, осторожная пуля войдет в затылок, и останется только тело, качающееся на волнах лицом вниз.
Но выстрела не последовало. Несколько минут он, как дурак, топтался в воде, пока не наступил на что-то мягкое и хлюпающее. Он отдернул ногу, выскочил на берег и побрел по плотному влажному песку, пока не нашел место, укрытое дюнами от мотеля и железнодорожных путей. Прямо там, на песке, Дойл лег и уснул и во сне снова оказался в дешевом номере с белыми стенами – может, это был отель «Галлего» в Мадриде? – в то далекое утро, на следующий день после их с Фло приезда из Нью-Йорка в Испанию. Сквозь зеленые металлические ставни струился теплый южный свет, ее упругое тело поднималось и опускалось на него.
Сам акт длился не очень долго, но был страстным и утомительным, и после он чувствовал головокружение, лежа в постели возле женщины, которую любил, в незнакомом городе, в стране, которую не знал. Потом Фло шептала ему на ухо странные испанские слова: иscoba – метла, cuchara – ложка, colinabo – брюква, ricones – почки, desesperar – отчаяние, primavera – весна, nieve – снег. Нужно продолжить уроки испанского, говорила она, но нет, это была неправда, просто ей нравилось касаться губами его уха.