Неправильный рыцарь
Шрифт:
И вчера, и позавчера, и неделю назад Имбергильда пыталась хоть что-нибудь разузнать. Но старая нянька говорить отказывалась — и наотрез! Она жалась, мялась и мычала что-то нечленораздельное и маловразумительное. Она старательно отворачивала глаза и теребила подол фартука, белый льняной подол, отороченный заморским кружевом. Она расправляла складки и складочки на своей синей бархатной юбке — невидимые складки и складочки. Она поправляла идеально прилаженный чепец. Словом, она делала все — все, что угодно, лишь бы не отвечать на вопрос девушки. Потому как знала: нечем ей порадовать «милую, ненаглядную,
— Откажись от него, детонька… Погубит он тебя. Ему…ох-х! ему это не впервой, — печальным голосом сказала старуха и тихо заплакала. — А коли уж вовсе невтерпеж узнать чево, так найди колдуна. Тово, последнего.
— Из мятежной деревни?! — попятилась Имбергильда и трижды осенила себя крестом.
— Из той самой, детонька, из той самой, — усмехнулась нянька. — Да ты его не бойся — есть у Господа Бога твари и похуже.
«Избранник твой, к примеру», подумала она.
— Что ж, если ты не хочешь…
— Не могу я, не мо-огу-уу!
Надолго запомнила Имбергильда разговор с колдуном. С тем самым колдуном, да-да, с тем самым! Ах-хх… лучше б его не было! Зачем, о зачем она, глупая, зачем она, горделивая, искала встречи с тем, кто должен был ненавидеть ее и, наверняка, ненавидел?!
— Он любит не тебя, но твой образ, — со вздохом отвечал колдун. Лицо его было серее пепла, и черные тени залегли под его глазами.
— Нет, нет! Вы лжете! — Девушка едва не задохнулась от волнения. — Вы мстите нам за свою дочь! Но мой Эрлих…он…он, — в ее голосе прозвучали и стыд, и замешательство, и даже, даже превосходство. — Он не нарочно! ОН НЕ МОГ!!! Кто-нибудь иной — да, но не он, ТОЛЬКО НЕ ОН!
— Дурочка, — ласково произнес несчастный отец. «Как же все-таки она похожа на мою ненаглядную Гаэль!» Колдун смотрел и с трудом сдерживал боль в сердце. — Неужели Ты до сих пор не поняла: ЕГО ЛЮБОВЬ К ТЕБЕ — ДОПЕРВОГО ПРИКОСНОВЕНИЯ. Я спасаю тебя, дитя, от боли и позора. От боли и позора, — пристально глядя ей в глаза, повторил колдун.
— НЕТ-НЕТ-НЕ-Е-ЕЭТ!!!
— Это правило Неземной Любви, — развел руками колдун. — Не мое правило, не мое. И оно незыблемо. Ненарушимо. Никем и никогда.
В следующую же минуту налетевший порыв ветра — буйного-бешеного ветра — обратив его руки в крылья, завертел, закружил колдуна — и унес. И лишь терпкий, отдающий горечью, запах трав напоминал о его недавнем присутствии.
«Роман о заклятых
любовниках»,
глава двести
семнадцатая
Глава двадцатая
Мелинда…ах, Ме-лин-да-а… Ее сочные формы не давали рыцарю покоя. Тугие шары грудей
Чудное виденье возникло в мозгу Эгберта так ярко, так отчетливо, что он заерзал, заворочался на ложе. Среди ночной прохлады его вдруг окатило жаром: Эгберт, как наяву, увидел губы девушки, похожие на спелую клубнику. Такую…м-мм…сладкую… Губы, не изрыгающие бранных слов и жутких проклятий. Влажные и слегка полуоткрытые, будто зовущие к поцелую. Сказочное, поистине фантастическое зрелище! Ку-уда уж до нее графине с ее неаппетитным, худосочным тельцем!
Он лежал, заботливо укрытый звериными шкурами, и никак не мог заснуть. Жар сменился ознобом, и зубы Эгберта дружно заклацали, застучали, как детская трещотка. Его била мелкая дрожь. Мысли о девушке попросту изводили его. Зная характер Мелинды, рыцарь боялся заговорить с ней даже на самую невинную, пустяковую тему. О погоде, о природе, о птичках-рыбках-червячках. А уж поведать ей о своей любви… Охо-хо-нюшки-и. «Скормит Мусику или кому-нибудь еще, — с тоской подумал Эгберт. — Как пить дать, скормит.» Бог знает, до чего бы еще он додумался, если бы сон не уволок его (не менее решительно, хотя и куда более бесцеремонно, чем прежде старик) в свое призрачное царство. Дыханье рыцаря стало ровней, озноб и жар, наконец, оставили его в покое. Но желанного забытья Эгберт так и не получил. Происходящее во сне казалось не менее странным.
На зеленой лужайке резвились крокодилы. Всегда неповоротливые твари по-щенячьи гонялись друг за дружкой, высоко задрав тяжелые хвосты и при этом пронзительно (наверняка, радостно) верещали.
Среди густой травы (она была не просто неестественно яркой, а, что называется, — «вырви глаз») вместо цветов росли…звезды. Большие и маленькие. Всех цветов радуги. Ослепительные — и не так, чтоб очень. Над ними меланхолично порхали стрекозы и бабочки с пожелтевшими от времени пергаментными крылышками.
И без того несуразную картину добивали…ох, простите! дополняли ядовито-розовые, как цукаты для торта, облака. Они были картинно развешаны чьей-то неведомой рукой по ярчайшему голубому небу.
Вдруг, неизвестно откуда, появилась Мелинда. Словно из воздуха вынырнула. Крокодилы тотчас же рванулись к ней. Они толкались и сбивали друг друга с ног… простите! с лап. Эгберт не верил глазам: зубастые твари ластились к девушке. Стрекозы и бабочки шелестящим облаком окружили ее со всех сторон. И звезды-цветы отовсюду тянули к ней свои лучи.
На обычно хмуром и неприветливом лице девушки заиграла нежная, ласковая улыбка. Показавшаяся из-за ее мощного плеча остроугольная голова на тонкой чешуйчатой шее при виде Эгберта издала пронзительный восторженный писк.
— Ты его запомнила? — удивилась Мелинда и задумчиво, изучающее взглянула на Эгберта. — А ведь и правда, он совсем неплохой парень. Да, малышка?
«Малышка» в ответ запищала еще громче, тяжеловесно запрыгала к месту, где сидел рыцарь и ласково толкнула его остроконечной мордой. От ее приветствия бедный Эгберт полетел вверх тормашками. Несуразный сон постепенно становился каким-то уж слишком осязаемым.