Неправильный рыцарь

Паветра Вита

В чем я абсолютно (и бе-зо-го-вороч-но!) с вами согласен, — заявил конь. — Особенно, если учесть, что Вас туда не звали. Ни Вас, ни ваших соратников. А воспитанные люди (как известно) не приходят в гости без приглашения да еще с оружием в руках. Это поистине верх мерзости и неприличия.

Эгберт Филипп, Барон Бельвердэйский поневоле вынужден был признать его правоту. Что уж греха таить — так все и происходило. Взять, к примеру, первый его крестовый поход. Первым он был не по славе, но лишь по нумерации — ибо половина отряда, добрая его половина, на веки вечные осталась в соляных копях. И превращения их тел в искристые, ослепительно белые статуи — навряд ли могло обрадовать рыцарские души. Разумеется, чудотворная кость

святого Януария — верное средство от больного чрева — была найдена, отбита у языческой погани и с почетом доставлена ко двору короля. Поговаривали, что она (эта самая кость) могла поднять со смертного одра жертву сильнешего отравления. И что (ради науки, исключительно в благих целях) Его Величество велел спешно, не откладывая на потом, притравить кого-нибудь. О, не подумайте дурного! Разумеется, кого-нибудь ненужного или же незначительного. То ли святой Януарий (при жизни славившийся добротой) разгневался на чрезмерно любопытных, то ли кость (за долгие годы пребывания в сырой подземной пещере) потеряла часть своих чудодейственных свойств — только вот эксперимент не удался. Увы, увы, увы. «Черт побери, а ведь Галахад прав!», подумал Эгберт. Ироничное выражение конской морды было вполне («ох-х, вполне») оправданно.

К тому же, рыцарь внезапно вспомнил крепкие (будто из железа) пальцы старого монаха, вспомнил — и вновь, почти физически, ощутил их на своей шее. Вспомнил и то, что если бы не вмешательство Галахада… Эгберт вспомнил — и ему стало стыдно.

Он тут же перевел разговор:

— Пожалуй, ты прав. Мне и впрямь не помешает заняться своим здоровьем, — миролюбиво сказал Эгберт.

— Да уж разумеется. Взгляните на меня! — воскликнул Галахад, самодовольно красуясь перед рыцарем. — Ни граммулечки жира, строен и подтянут — любо-дорого взглянуть. Я всегда говорил: здоровый образ жизни решает все! Правильное питание, умеренная физическая нагрузка (умеренная, а не сутки напролет под палящим солнцем черт знает где!) и, конечно, конечно же, радости плоти. Результат налицо!

И в подтверждение своих слов, вороной красавец изо всех сил саданул копытом по ближайшему камню.

— Да уж, все это мне хор-рошо-оо известно, — подмигнув в ответ, рассмеялся Эгберт. — Ты, дружище, готов залезть на любую кобылу, а коня ленивей и строптивей тебя я в жизни своей не встречал.

— Ну, положим, не на любую, — хитро прищурившись, заявил конь. — Еще, упаси Аллах, копыта отвалятся. А насчет лени — клевета и поклеп! В конце концов, перед вами не ломовая лошадь. Хвала Аллаху, я еще не пал так низко. Надеюсь, Вы не забыли, что в моих жилах течет голубая кровь, и что среди моих предков нет ни одного (ни од-но-го!) простолюдина? Вот Вы, друг мой, — и рыцарь, и барон? — неожиданно спросил он у Эгберта.

— Да. В тринадцатом поколении, — подтвердил тот.

— Рыцарь, барон…ха! Нашли, чем гордиться, — с презрением произнес конь. — Да знаешь ли ты, о несчастный, пребывающий разумом во тьме невежества, кто служил тебе все это время?!

Он всхрапнул и, сверкая глазами, величественно произнес:

— Мой достопочтенный дед, Али ибн Амейд аль Уйсун приходился сыном великому Омару ибн Сине аль Убузу, султану поэтов, и был любимцем и живым талисманом султана людей. Это вам не барон какой-нибудь! Пф-ф-фррр! Отец же, досточтимый Усман ибн Хафиз-аль-Селям-Абд-Аллах удостоился пожизненного титула Скорейшего из Быстрейших — Стрелы Мира. Он не проиграл ни одного (ни од-но-го!) забега и принес султану, своему хозяи… м-мм, покровителю несметное количество, просто горы золота!

Да, кстати, на беговом поле они с матушкой и познакомились — сообщил Галахад. — Несравненная красота сочеталась в ней с поистине изворотливым умом и женской хитростью: всегда выходящая победительницей, в этот раз она дала обогнать себя. Причем, в самый последний, решающий момент. Расчет оказался верен.

Гнедой красавец, пленивший сердце матушки, обратил на нее благосклонный взор. Кроткий вид и склоненная голова окончательно сразили его. И победитель оказался побежден. И было между ними то, что было, — голос рассказчика дрожал и прерывался от волнения. — А хозяин матушки, вне себя от ярости, что проиграл несколько тысяч золотых (три, пять, нет! — семь мешков золота!), в исступлении завопил: «Так забирайте же, впридачу к деньгам, и эту негодницу!» Представляешь ее радость? Между прочим, — горделиво пританцовывая, заявил конь, — я очень, оч-чень похож на маму! И не только внешне.

Надеюсь, теперь тебе (раз и навсегда!) станет ясно, сколь велика честь, оказанная мною (истинным аристократом, рожденным при дворе) тебе, какому-то там ничтожному барону? — холодно осведомился Галахад, возвращаясь к прерванному занятию.

— Что это ты вдруг заговорил высоким штилем? Рядом ведь ни одной дамы, — усмехнулся рыцарь, старательно вытирая жирные пальцы о траву.

— Никогда нельзя знать наверняка, — возразил конь уже нормальным, без тени пафоса, голосом. — Я их просто шкурой чувствую. Особенно беленьких. Ну, что я тебе говорил? — вполголоса торжествующе спросил он, быстро подобрал языком торчащий в уголке рта клевер, после чего — изящно и с достоинством поклонился подошедшей Люсинде.

— Сир, Вы не находите, что сия девица — красавица, подобная едва распустившейся розе — есть истинное украшение мира?

И не дожидаясь ответа, томно, элегически вздохнул:

— Ах, прелестное дитя! Как жаль, что Вы не лошадь!

Эгберт, с легкой улыбкой наблюдавший за своим галантным другом, не сдержался и прыснул со смеху.

— Совершенно неуместное проявление чувств! Моя душа уязвлена. Она страдает, — надменно заявил конь и фыркнул. — Жестокий Рок, будто в насмешку, свел меня с прекраснейшей из девиц. Я томлюсь, я не жажду ни еды, ни питья, я не сплю всю ночь — трудно уснуть, когда в голове толпятся рифмы (как просители в приемной у султана). Впрочем, — он бросил испепеляющий взгляд на Эгберта, — где уж Вам понять меня. Лишь поэт способен понять поэта! Простому смертному это не дано. Кисмет!

Опешившая, порозовевшая от смущения девушка, переводила взгляд с одного на другого: с коня на рыцаря, и с рыцаря — обратно на коня.

— О, лучезарная! Свет вашей красоты ослепляет скромного властителя рифм! — воскликнул Галахад и (уже вполне будничным голосом) заключил: — Пойду пройдусь — пострадаю немножко. Нам, поэтам, это занятие весьма полезно.

Он до самой земли склонил точеную голову перед онемевшей Люсиндой, потом картинно встряхнул гривой, заржал и неторопливо, с достоинством, удалился.

Красавица проводила его долгим взглядом, накручивая на тоненький (прямо-таки, детский) палец блестящую белокурую прядь. В больших ярко-голубых глазах девушки появились задумчивость и некоторая отрешенность. Минут десять она молчала. А затем… затем грустно вздохнула и негромко произнесла. (Очень-очень медленно, будто слова давались ей с величайшим трудом.)

— Как жаль… как жаль, что он не человек… Как жа-аль… ах-х!

Эгберт в изумлении уставился на нее. Вопрос так и вертелся у него на языке. Рыцарь открыл было рот, но дикая резь в животе на время лишила несчастного дара речи.

Глава 14

Междуглавие

Воины стояли полукругом. Их кожаные доспехи были щедро, без меры, пропитаны гусиным жиром и во все стороны щетинились многочисленными железными шипами. Короткие мечи, луки и топоры служили будто продолжением крепких, мускулистых рук. Хмурые лица, повернутые к Эрлиху, не обещали тому ни мира, ни добра. И снисхождения — тоже не обещали.