Неправильный рыцарь
Шрифт:
— Истинно говорю Тебе, Господи! — торжественно произнес монах, и кубок, зажатый в его грубоватой, мозолистой длани, казался младенческой игрушкой. — Не помутнения рассудка, но ради бодрости плоти и веселия духа вкушаем мы это вино. Аминь!
Еще дважды наполнялись кубки. А потом старый монах опять щелкнул пальцами — всего один раз — и оплетенная ивняком бутыль (вина в ней оставалось еще много — больше половины) исчезла так же загадочно, как и появилась. Просто растаяла в воздухе. Вот и все!
Перехватив грустный взгляд рыцаря, старик от души ему посочувствовал:
— Разделяю твою
Легкие ночные ветерки, прохладные и юркие, трижды наперегонки облетели уютную полянку и унеслись в темноту. Где-то далеко, в лесной чащобе, послышалось хриплое «ку-ку, ку-ку-у… ку-ку-ку-ууу-ку-у…» Невидимая птица куковала как-то уж совсем неторопливо, если не сказать — вяло. Будто делилась накопившимися за день мыслями — и были они не слишком веселы и приятны.
— Странная она у вас какая-то, — пожал плечами рыцарь.
— Да не странная она, не странная! Просто надоели вы ей, аж до смерти. Вон как жалуется, душеньку свою изливает, выворачивает. Эх, бедолага-а… Ну, посуди сам! — предупреждая следующий вопрос рыцаря, сказал монах. — Одна кукушка на целый лес, а вас, бродячих да проезжих, разве сосчитаешь? И каждый с расспросами пристает: сколько ему жить осталось, а?
Она уж, бедная, осипла. Завела привычку мусором швыряться: авось, думает, не выдержит надоеда. Уйдет. Ага! Ка-ак же! Еще чего! Старая уже, а наивная. Замучили вы ее, затра… Ох, прости, сын мой! Едва не сорвалось! — вовремя спохватился монах. — В общем, никакого житья.
А тем временем, над импровизированным столом невесть откуда воровато возникла изящная чешуйчатая лапка. Местами ее покрывал толстый слой пуха, грязновато-желтого, как у цыпленка-переростка. Она пошевелила синими коготками и ненадолго застыла, будто раздумывая. Затем ухватила здоровенный кусище с тарелки Эгберта и, с довольным хихиканьем, уволокла в темноту.
Перед тем, как покинуть световой круг, существо взглянуло на рыцаря, подмигнуло ему и показало длинный язык несимпатичного ядовито-зеленого цвета, весь в пупырышках и розовых пятнах.
Старик осуждающе покачал головой. Взгляд его был прикован к развилке между двумя вязами, откуда доносилось громкое (и очень довольное!) урчание и чавканье.
— Эти уж мне драконята! Сплошное хулиганье! Шпана! Пока вырастут — кишки твои на лапу намотают. Ну-ка, сын мой, пригнись. Еще запачкаю тебя ненароком. А ряса-то новая, почти ненадеванная.
Отец Губерт прищурился, вглядываясь в темноту, затем — что-то просвистел и лихо зашвырнул в темноту еще парочку ломтей покрупнее. Ответом были радостный визг, писк и верещанье. Чавканье стало громче. Девушки с интересом прислушивались к этим звукам.
А монах еще несколько раз бросал куски отменно прожаренного ароматного мяса в том же направлении. До трех пор, пока Мелинда не подскочила к нему и не схватила старика за руку.
— Дед, пре-екрати сей-час же! — отчеканила она. —
Старик смутился.
— Отбивной больше, отбивной меньше. Какой может быть вред от жареной свинины?
— Он еще спрашивает! — всплеснула руками девушка. — Все, нам пора. Дед, это не обсуждается, — сурово заявила Мелинда.
Она небрежно чмокнула старика в колючую щеку, буркнула: «Спасибо!» и покинула световой круг. Пламя костра напоследок еще раз осветило стройную мускулистую фигуру девушки.
Вскоре из темноты послышался ее голос и тонкий протестующий писк. Юный дракон явно не спешил (а, может, и вовсе не желал) покидать место, где было столько (ах, сто-олько-о!) вкуснятины.
Глава 13
Глава шестнадцатая
Отец Губерт улыбнулся, утер рукавом жирные от масла губы и, внезапно обратив внимание на темный небосвод, раздосадованно крякнул.
— Вот память! Забыл про ежевечерний прогноз.
И трижды гулко хлопнул в ладоши. Из темноты послышался тяжелый вздох.
— Ну, ш-што ещ-щ-ще? — прошипел крайне раздосадованный голос.
— Как это что? — удивился монах. — Забыл о своих обязанностях? Ну-ка, поври нам чего-нибудь! Что было, что будет, чем сердце успокоится.
— Ш-што-то я не рас-сполож-жен с-сегод-ня, — сердито ответил невидимый паук.
— Эй, Пелегриниус! А, ну-ка, проявись немедленно! Жи-ива! — взревел отец Губерт и пригрозил: — Будешь и дальше кочевряжиться — я тебе завтра же паутину порву! Из лесу выгоню! По миру пущу!
Люсинда нахмурилась и резко дернула старика за рукав.
— О, премного-и-глубокоуважаемый Пелегриниус! Умоляю Вас, простите дедушку! — произнесла она медовым голоском. — Не сердитесь! Мы так нуждаемся в ваших предсказаниях. Особенно дедушка, — и молниеносно среагировав на собирающегося что-то рявкнуть монаха, закрыла ему рот ладошкой и продолжила сладкие речи. — Вы — светоч науки! Величайший ум, равных которому нет среди смертных! Прошу Вас, не оставляйте недостойных без поучения. Явитесь нам! Разрешите еще раз преклониться перед вашей несравненной мудростью! — соловьем разливалась Люсинда, с трудом удерживая красного от натуги, пыхтящего и остервенением вращающего глазами старика.
Лесть — оружие хитрых (или умных? а, может быть, хитроумных? да-да, именно так). Ей подвластны все разумные существа, все без исключения. Без скидки на возраст, пол, интеллект и количество имеющихся в наличии ног или лап. Подействовала она и на паука. В воздухе что-то зашуршало, заворочалось и слева от сидящих — аккурат между двумя ольхой и вязом, ро-овнехонько посредине — возникла серебристая звездочка. Крохотная, не больше мухи. Она то и дело подскакивала, кружась вокруг своей оси, и постепенно увеличивалась в размерах. Став величиной с крупное яблоко, она внезапно вспыхнула зеленым огнем. Полетели синие, желтые и белые искры, и все вокруг заволокло голубым дымом. На несколько минут мир вокруг потерял четкие очертания.