Неправильный рыцарь
Шрифт:
Но буквально у самой двери «проклятущая бабка» зацепилась ногой за краешек ковра и упала, увлекая за собой и конвоира. Который едва не раздавил, не расплющил хилое старушечье тело и при этом ругался так, что окружавшие их каменные статуи — и те покраснели бы (если бы могли).
А было от чего! Перед потной от напряжения физиономией стражника оказалась нога Элоизы. Раз-в-раз! Рваный шерстяной чулок съехал до самой щиколотки, обнажив кожу. Желтушно-синюшную. То-о-ощую… Будто куриную. Всю в мелких плоских бородавках — ни дать, ни взять налипшее пшено (или
На шум и грохот, однако, не прибежал никто. Либо никто не слышал, либо подобные звуки были привычны для этих стен. И лишь через некоторое время, когда и слуга, и старуха, побарахтавшись, поднялись на ноги, обитая металлом высокая узкая дверь медленно, не спеша, отворилась, и на пороге возникла Она. Сама.
Тонкий силуэт, туго обтянутый бледным атласом, многочисленные серебряные украшения и полупрозрачные камни — казалось, перед ними не женщина, не Прекрасная Дама, а выходец из Потустороннего Мира. Призрак, мираж, фантом. Фата-моргана — только не существо из плоти и крови.
Слуга облизал вмиг пересохшие губы. Если б он своими руками, самолично то есть, не начищал до блеска, и не устанавливал эти доспехи… Если б он не знал точно (а как ему не знать-то!), что внутри металлических чучел нет ничего, ни-че-го — ну, ровнехоньким счетом… Если б он не понимал какой-то частью своего и без того невеликого разума: из страшилищ в здесь водятся разве что пауки… Если б он (ох-хх!) всего этого не знал…
— Молодец, — произнесла госпожа графиня. — А теперь — пшел вон!
В следующую же минуту слугу, несмотря на все его (признаться, весьма обременительные) семь пудов, как ветром сдуло. Был — и нету его!
Госпожа графиня раздвинула губы в некоем подобии улыбки и подмигнула Элоизе, отчего та вздрогнула и сжалась в комок.
— Здесь мое личное пространство. Мужчинам сюда вход закрыт, женщинам — тем более. Но ты ведь — не мужчина и не женщина, ты — ведьма. Поэтому — милости прошу! Входи!
Минут десять (или несколько долгих жизней, как с перепугу почудилось Элоизе) госпожа хранила молчание. А уж взгляд ее при этом… Если бы взглядом можно было снимать кожу и отделять мясо от костей, Элоизе, наверняка, не поздоровилось бы!
«Нуждается в реставрации. Причем, срочной. Сроч-чнейшей, — с удовольствием подумала Марта. — И полномасштабной, к тому же.»
Солнечные лучи плясали на складках ее атласного платья, на куньей оторочке, то и дело, пробегая по тройному алмазному колье. Оно не столько украшало, сколько отягощало шею Марты — худую, жилистую, будто куриную. Зато внушало почтение и трепет — глубокий, священный трепет — перед своей хозяйкой. И сейчас (впрочем, как и всегда) эта цель была с блеском
Брызги света? янтарь? небесная синева? лепестки роз? пламя? трава и грозовые тучи? — все это, вместе взятое, причиняло боль… нет, не глазам — сердцу старой ведьмы. «Лучше б меня отстегали крапивой! Никогда, ни-ког-да у меня не будет такого украшения», подумала Элоиза и, сглотнув слюну, поджала и без того тонкие губы. «И модной мне уже не быть. И красавицей меня никто, ни одна сволочь земная или небесная, не назовет. Никто и никогда», продолжала она заниматься самобичеванием. «Да уж, имея столько денег, легко быть и модной, и красивой».
Все эти мысли явственно читались на лице ведьмы, и улыбка Марты стала еще шире. Позволив Элоизе (до скрежета зубовного, который та, как ни старалась, скрыть не смогла) налюбоваться на свою драгоценную персону, госпожа графиня, наконец, произнесла:
— Я знаю, в чем твоя проблема. И могу помочь. Если хочешь, конечно, — как бы между прочим, обронила Прекрасная Марта.
«Улыбается! — вздрогнула ведьма. — Будто укусить хочет… а зубы, зубы-то! Мелкие да острые. Черт бы побрал дядюшку! Жила я себе в тиши-глуши — и дальше бы жила», с нарастающим страхом, думала она.
— Если хочешь, — уже четко и раздельно повторила госпожа графиня. — Разумеется, не задаром.
— Не хочу! — пискнула Элоиза. — Не буду! Не стану!
— Будешшш! Станешшш!
Глаза графини, и без того небольшие, превратились в узенькие щелки. Испуганной ведьме показалось: через секунду-другую из них вырвется холодное белое пламя и уничтожит ее старческую, высохшую плоть.
— Тинь-тиуринь-тю-тю-тюу! Тинь-тиуринь-тю-тю-тюу! — заливалась за окном нахальная пичуга. Она прыгала по карнизу и, наклоняя головку то вправо, то влево, с интересом заглядывала в комнату. С интересом и без малейшего испуга. — Тинь-тинь-тинь-тю-тюу! Тю-тюуу!
Марта достала из вазы янтарное, полупрозрачное, липкое от сока, яблоко. Повертела, поизучала его со всех сторон и, с наслаждением лизнув, откусила большой кусок.
— Угощайся! — Госпожа графиня неожиданно усмехнулась и одним небрежным жестом подвинула тяжеленную серебряную посудину к ведьме. — Ну что, отведаешь?
«Ну что, подружка? Пообедаем?» — спросил паук муху", — вспомнила Элоиза детскую считалочку.
— Благодарю, Ваше Сиятельство! Не голодная я! Н-ни-ни!
— Дело твое. Смотри, потом не пожалей, — подмигнула Марта съежившейся на краешке табурета Элоизе.
Глава 20
Созданный триста лет назад, когда слово «комфорт» приравнивалось к богохульству, он был до того жестким и неудобным, что сидящему на нем хотелось признаться в чем угодно — даже во всех смертных грехах разом! — лишь бы его поскорей отпустили. Пыточный инструмент, а не предмет мебели. Марта обнаружила его в тюремном подвале, велела хорошенько почистить, покрасить — и приговорила к бессрочному «проживанию» в своем кабинете.