Неправильный рыцарь
Шрифт:
— Не болтай! — одернул его старший.
До сей минуты этот господин хранил упорное молчание, наводящее на определенные мысли — причем, не самые светлые и радостные. Мрачное великолепие его одежд, их явная перенасыщенность драгоценностями создавали у случайного зрителя…м-мм… двойственное впечатление. Одеваться столь дорого и пышно, можно сказать — вызывающе дорого и пышно, мог позволить себе либо придворный (и придворный, как говорится, не из последних), либо грабитель с большой дороги.
— Не болтай! — повторил он, теребя подвеску из черного
— Что, битым буду? — засмеялся его юный спутник и, обернувшись к дамам, показал им язык. А те сидели разодетыми-расписными фарфоровыми куклами, не в силах произнести ни слова и лишь только хлопали ресницами: хлоп-хлоп-хлоп!
— Нет, — улыбнулся в ответ мрачный господин и, как породистого жеребчика, необузданного и необъезженного, потрепал юношу по спине. — Прилетят злые духи и откусят тебе язык. Твой глупый, невоздержанный язык. Такой розовый, такой сладкий…
— На то они и злые духи, мой господин. — Притворное смирение ненадолго появилось на нежном лице юноши, и вновь сменилось жизнерадостным нахальством. — Стало быть, откусят! Жаль, конечно. Ни тебе сьесть чего, ни толком поцеловаться. Одно слово, беда! — широко улыбнулся он. — Что это за день, коль ни разу не поцеловался? Потерянный день, пропащий, совсем пропащий! Черт знает что, а не день! Нет, ну правда ведь?!
Мрачный красавец почему-то не окоротил наглеца. Не отстегал плетью, не саданул кулаком в ухо (хотя кулаки у него были явно созданы для этого), не оттаскал, не оттрепал, как следует, за волосы. Даже просто-напросто пересчитать ему зубы — и то («ох-х!») не сподобился. Лишь с усмешкой в глазах — больших, пронзительно-синих — смотрел на гарцующего перед ним юнца, дурашливо вопящего: «Умолкаю, господин! Умолкаю! Ох, умолкаю!»
— Откуда вы, господа? — поинтересовалась главная фрейлина.
«Если они к нам надолго — неплохо было б и знакомство свести. Покороче! Лишние связи — не помеха. А вдруг они — о, радость, о, счастье! — вдруг они придворные? И я, наконец, смогу вырваться из лап паучихи?! В столицу, в столицу, в столицу!»
Она недюжинным усилием воли, подавила желание вскочить с места и, хлопая в ладоши, запрыгать вокруг красавчиков.
«А что если…что если они и впрямь меня с собой заберут? Что я ей, муха какая-нибудь? Пять лет без повышения жалованья, а брильянты и варенье — „на завтра“. Наглость-то какая, а?!
„Когда, говорю, Ваша Светлость изволит осчастливить меня обещанным?“
„Когда и договаривались: „назавтра“, усмехается. Брильянты еще не доогранили, а мандрагору на варенье еще не собрали. Сама знаешь, как ее собирают и кто. В этом году, говорит, сплошные помилованья, а из свободных — кто ж это согласится? Где ж это, говорит, сыщешь такого дурня? Да и на мандрагору в этом году — неурожай.“
У-уу, жаба пупырчатая! Вечно у нее „неурожай“! — нахмурилась главная фрейлина. — И жалованье хоть бы раз в срок выплатила! Хоть бы разочек! В виде исключения, в порядке поощрения, за многочисленные заслуги. Нет, сбегу я отсюда! Непременно сбегу!
Главная фрейлина выпятила и без того немалую грудь, и осторожно поинтересовалась:
— Куда путь держите, славные господа?
— Домой, в столицу.
— Через Дальниберг?
— Само собой, мадам.
— Ах-х! — дружно выдохнули дамы. Они уже пришли в себя и потихоньку (как им казалось, незаметно для обоих красавчиков) стали приводить в порядок платья, прически и выражения лиц.
— Хоть бы одним глазком глянуть… — мечтательным голосом протянула зеленоглазка. — Хоть бы одни-им глазко-ом…
— Нет ничего проще, — осклабился черный всадник. — У стражей Дальниберга тяжелая рука: говорят, они и во сне не снимают латных рукавиц с шипами. Заявишься незваной — и на город, и на все остальное-прочее будешь смотреть уже «одним глазком»!
— Всю, всю жизнь — «одним глазком»! — подхватил юноша.
— Да и не взяли бы мы тебя, — нахмурился черный. — Вот этих: третью, пятую и седьмую — что ж, этих, пожалуй что, и взяли бы. Только не тебя!
Названные дамы приосанились: «Нас выбрали! Мы — лучшие!»
— Остыньте, красавицы, — сказала предводительница. Смотреть на эти самодовольные до глупости лица, на эти насмешливые, снисходительные улыбочки у нее не было ни желания, ни сил: «Вот дуры!» — У господ отменный вкус, а вы подходите им по цветовой гамме, — объяснила она. — Всего-то лишь!
Раскатистый смех обоих мужчин подтвердил ее слова. Причем, юнец хохотал так, что едва не свалился с лошади.
— Как Вы догадались? — поникшим голосом, едва не плача, спросила одна из «счастливиц».
— По той же причине, по которой я — над тобой, а не ты — надо мной! Остальное — не твоя печаль! — отрезала главная фрейлина. — А, кстати, где сейчас старшая внучка герцога Дальнибергского?
Всадники молча, с усмешкой, переглядывались. — А ее сестра? Ведь у нее была младшая сестра, да не простая. Дюжего мужика запросто могла уложить. На обе лопатки, в честном бою, а не то, что вы подумали! — Она грозно свела брови, и смешки фрейлин стихли. — И обе такие красавицы. Совершенные красавицы! — шепотом, прикрыв рот ладонью и (на всякий случай) оглянувшись на мелькнувшую в окне узкую тень, произнесла она.
Ухмылки всадников стали еще шире.
А дамы… ох, дамы! Руки их, как заколдованные, сами собой продолжали рукодельничать: шить-вязать-вышивать, шить-вязать-вышивать, шить-вязать-вышивать…ох-х…уф-ф! Наконец, одна из них негромко и будто нехотя произнесла:
— Говорят, была там какая-то темная история. Не знаю-не знаю-не знаю! — мгновенно отбилась она.
— Я, я, я знаю! Кто-то кого-то лишил чего-то, изгнал куда-то и пригрозил чем-то, вот! — с торжествующим видом выпалила зеленоглазка.