Неправильный рыцарь
Шрифт:
— М-да-а! Неглупый способ для сентиментального человека скоротать скучный зимний вечерок. Совсем неглупый, — съязвила Мелинда. — Ох, уж эти нежные души!
И чем дальше она углублялась в дебри повествования (порой — непролазные дебри), тем сильней и сильней хмурилась. Порой она изрекала многозначительное: «Гхм!» и, вздохнув, переворачивала страницу.
Сюжет был, по мнению девушки, неважный. Занятный, но уж больно запутанный. Стиль рыцарских романов одновременно смешил и раздражал ее — надрывная восторженность была чужда здоровой натуре Мелинды. А уж главный герой и вовсе оставлял желать лучшего. «Дерьмо заскорузлое» — оказалось
— Ох, уж этот роман! Этот чертов роман! И зачем деду понадобилось, чтоб я его прочла? Что за необходимость, что за спешка? — спросила Мелинда у висевшей над головой восточной лампы. Возможно, та и разделяла недоумение девушки. Но ответить (увы!) не могла. Вместо этого она качнулась и подмигнула Мелинде синей, с золотыми прожилками, гранью.
— Что-то же в нем скрыто, черт его задери! Дед ведь ничего просто так не делает. Нич-чего! Под обычный ужин и то философию разведет. Или богословское что затянет. Это уж как пить дать! А тут всучил — на, читай, мол. Да чтоб от начала и до конца! Да еще именно сейча-ас! И что в нем эдакое? Хотела б я знать… — бормотала она, вновь углубляясь в романные дебри.
Лишь одно обстоятельство примиряло Мелинду с «дурнойтягомотиной». Всего-то лишь одно, зато ка-акое! Книжка была с картинками. Яркими, местами аляповатыми и грубоватыми. Простонародными и очень забавными. Пожелтевший от времени пергамент пестрел ими там и сям. Иные знатные дамы выглядели, как торговки, по чьей-то нелепой прихоти, вырядившиеся в модные дорогие наряды и золотые побрякушки. Ну, а рыцари — точь-в-точь переодетые ремесленники или, на худой конец, крестьяне.
Случись нужда, Мелинда ворочала и пудовые поленья, и пудовые каменья. А то и поваленные деревья. Но (вот странность!) она разгребала бурелом и расчищала завалы с куда большей легкостью, нежели читала этукнигу. С легкостью и радостной охотой. Дочитывая главу о разгроме деревни, Мелинда разволновалась окончательно.
— Сволочь окаянная! Слизень в серебряных доспехах! — закричала она и, с размаху швырнув на пол тяжеленный том, пинком отправила его вдальний угол пещеры. — А Имбергильда?! Сопля и рохля! Мямля несчастная! Но ведь жалко дуру, по-человечески жалко! — внезапно опомнилась она и, прижав руки к груди, заплакала: — Бедная, бедная девочка! Полюбить такого г-га-ада! Да я б его собственными р-руками задавила! Это ж не любовь — наказанье какое-то!
И она зарыдала уже в полный голос.
— А вот и я! — прозвенел серебряный голосок, и Люсинда легким перышком впорхнула в пещеру. — А какие у меня новости! Ка-аки-ие новости! Фу, аж жарко стало! — Но, видя хмурое лицо сестры, ее красные от слез глаза, посочувствовала: — Читаешь?
— Гхмм!
— Ну, и… ну, и как?
— От романтической истерики и душевной рванины — спаси нас, Господи!
— Что-то больно мудрено… — потупилась Люсинда.
— А иначе уж никак! Самая что ни на есть выспренная галиматья!
— Да-аа? — усомнилась Люсинда. — Роман, знаменитый далеко за пределами Двенадцати Королевств — и галиматья?
— Прочла бы — поняла бы!
— Прочла бы, — вздохнула Люсинда. — Кабы время на то нашла. Надо ехать.
— Уже-е-еэ?
— Да. Говорят, дедушка при смерти.
— Что-о-о?!!
— Двоюродный, — успокоила сестру Люсинда. «У нее с этой любовью — совсем уже мозги набекрень. Страшное чувство! Ох, не приведи, Господи!» — Надо ехать.
— Надо ехать, — эхом откликнулась Мелинда. — Жаль, ты не сможешь присутствовать на свадьбе…
— Что, еще не передумала? — задала нарочито глупый вопрос Люсинда. — Ты — и за обычного рыцаря? Ты-ии?!
— Знаешь, он ведь совсем не похож на обычного рыцаря. Совсем-совсем, — и так, и сяк, и этак вертя в руках полузасохшую травинку, задумчиво произнесла Мелинда.
— И на того, Идеального, тоже, — добавила ее сестра.
— Попадись он мне, Идеал этот! Ох, и попадись! — вскинулась златокудрая красавица. — Уж я б ему рожу-то разодрала! Вот бы уж разодрала! Всю, как есть, разворотила бы! Ни один колдун, ни один целитель потом не собрали, не склеили бы!
— Ты и этому пыталась.
— Я же…ох-х!.. я же не знала…
Голос девушки дрогнул. Внезапно нахлынувшая нежность ее прекрасному лицу мечтательно-глуповатое выражение. Выражение, до некоторых пор, не свойственное Мелинде.
Глава 23
Люсинде стало смешно. Да и кому б не стало? Зрелище могучей тигрицы (медведицы, драконихи, и т. д.), с упоением гоняющейся за бантиком на веревочке — это зрелище могло рассмешить кого угодно. А именно так, считала девушка, и выглядела любовь — бантик, да-да, всего лишь бантик на веревочке, никак не более. Порвется веревочка, порвется, истреплется бантик — и все! Слезы, рыдания, сердечные муки и прочая необязательная, а, точнее, совсем ненужная (так считала Люсинда) для жизни белиберда. Приятная и только. «А как не порвется?» — всякий раз спрашивал отец Губерт — да не просто спрашивал, а вопрошал! — свою старшую и, явно не по летам, разумную внучку. «Когда-нибудь да порвется, — с неизменной усмешкой отвечала она. — Непременно, обязательно порвется!»
— Да-аа… Права была покойная тетушка: «Понравится сатана лучше ясного сокола», — язвительным голоском пропела Люсинда.
— Фьюунь-твинь-тью-у! Фьюу-фью-фьюуу!
Порхавшая над ними крохотная пичужка обладала поистине храбрым сердцем.
— Даже такой мелочи — и той смешно!
— Щас как врежу!
— Фьюунь-твинь-ти-тюуу!
— А тебе и вовсе башку сверну — это мне раз плюнуть. Будешь там, в своем птичьем раю, издеваться, — нахмурясь, пообещала Мелинда. — Обеим достанется!
— Покушение на венценосную особу…
— Ха! Вот сперва стань ею! Сперва стань!
— А это не за горами — всего лишь за Лесом.
— Вот станешь, тогда и поговорим, — повторила Мелинда, сгребая сестру в охапку. — А можешь ведь и не стать. Сейчас как сдавлю покрепче — и не доживешь. Просто не доживешь, ха!
— Н-не т-тряси м-мен-ня т-та-ак! Ки-кишки на-на-ружу-жу вытря-тря-трясешь! — взмолилась Люсинда.
— Аг-га! Струсила?! — расхохоталась златовласка. — Ты же знаешь, мне плевать на…