Неправильный рыцарь
Шрифт:
— Знаю, знаю! — не дала закончить ее «жертва». — Тебе плевать на все, кроме наших дргоценных драконов. Ну, и…
— Да, и кроме Него!
— Твоего крошки-рыцаря…ой-ей-е-ой! Больно-больно-больно! А ну, отпусти! Следы ведь месяц продержатся — как пить дать, месяц! Тоже мне претендентка — вся синяя, будто нищенка. Меня ж засмеют и прогонят. С позором и взашей. Пусс-сти, говор-рю-уу! Забыла, что сама его чуть не прихлопнула, будто комара? Что, уже забыла?!
— И вспоминать не хочу! — парировала златокудрая красавица, наконец-таки, разжав «нежные» объятья.
И Люсинда, охнув, опустилась на крытый травяными циновками пол
Мелинда торжествующе возвышалась над ней, уперев руки в бока.
— Фью-уу-ит-ть! — прокомментировала порхавшая вокруг них птаха.
— Тебя не спросили! — фыркнула Мелинда, не меняя позы.
— Фью-уу! Фью-уу-ить-тю-тюу!
— Молчать!
— Фью-у-фьюуу-фью-уу! — разволновалась птичка, трепыхаясь перед самым лицом красавицы. А та уже потихоньку начала свирепеть:
— Послушать тебя, так мне больше и переживать не о чем! И делать мне тоже больше совсем то есть нече-го! Только и читать этот ваш хваленый роман! Целыми днями его читать! Малышами не заниматься, не есть и не пить, а все читать, читать, чиита-ать… До одури! Пока сам собой вспоминаться не станет!
И не успела она это выпалить, как вдруг…
«Осада прошла для города летней грозой. Отшумела, отбушевала и — прошла. Дальше, дальше! Прочь из этих мест! Прочь — в места более понятные, а, значит, и более уязвимые. Прошла, оставив после себя выжженную землю, поваленные деревья и многое множество неостывших трупов. Они в три слоя устилали все подходы к городу. Мертвые, остекленевшие глаза с укором смотрели вслед отступающему войску. Отступающему? Да нет, скорей, бегущему. Поспешно и позорно бегущему! Прочь, прочь, прочь из этих мест!
— Ну, прощай, брат!
Высокий черноволосый мужчина с трудом оторвался от «весьма поучительного зрелища». (О «поучительности подобных живых картин, их неспоримой пользе» не уставал повторять господин советник. А господин советник редко ошибался, поэтому приходилось терпеть. И его назидательлный тон, и неурочные визиты — «исключительно для всеобщего блага!», и колючий, изучающий взгляд, так не вяжущийся с елейными интонациями — были ненавистны молодому герцогу. Но, как сказано в Книге Правителей, «имеющего большую власть да свяжет большое терпение».)
— Уже-еэ?!
— Чего тянуть! Рано или поздно…а-аа! — Его собеседник поправил дорожный плащ и, потуже затянув пояс, махнул рукой. — Дальниберг не нуждается в двух Защитниках. Насильно мил не будешь, — с грустью добавил он.
— А как же ЭТО? — лишенная двух пальцев рука бережно коснулась висевшей на груди массивной цепи. Тройной цепи в виде золотых и серебряных драконов. Сцепившсь гибкими хвостами, разинув хищные пасти и распахнув крылья, они закрывали его своими телами. И не только, не только его… Отдать то, что предречено с рождения и отдать сейчас, именно сейчас… Нет-нет-нет! О, не-е-еэт… Красивый, благородный жест. Глупая, дешевая романтика. «Трехгрошовая», как любил говаривать их отец. Такая сгодится для простолюдина или менестреля. Даже крестьянин — и тот вряд ли, ой вряд ли решился бы на нечто подобное. «Я НЕ ИМЕЮ ПРАВА ОТДАТЬ. ТЫ НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА ВЗЯТЬ.» И обезображенная («вчера — да, кажется, вчера
— Я не претендую, — усмехнулся тот, что уходил. — Ты — старший, и ОН это знает и чувствует. ПРОСТО НЕ ЗАБУДЬ ПРО УГОВОР. Знаешь ведь — мне детей не положено.
— А, может…
— Знаю, что ты хочешь! Нет, брат, тебе не откупиться: я не нуждаюсь ни в звонкой меди, ни в чистом серебре, ни в благородном золоте. ПРОСТО НЕ ЗАБУДЬ ПРО УГОВОР, ладно?
— Ладно, — скрепя сердце, пообещал тот, что оставался. — ОБЕЩАЮ И КЛЯНУСЬ! Довольно с тебя?!
— ДА!
То, что последовало за этим, могло напугать простого смертного — и напугать не на шутку. Глаза драконов внезапно ожили, вспыхнули янтарным огнем, а разверзстые пасти издали утробное рычание. Площадка, на которой они стояли, содрогнулась до основания: тяжелая каменная ваза рухнула и разбилась, а полутарометровые серебряные подсвечники раскатились по углам. И лишь потертый, потерявший свой первоначальный цвет, кожаный мешок уходившего остался на прежнем месте. Мало того — даже не шелохнулся. Ни опоясывющая его реденькая бахрома, ни засаленные от времени кисти, ни жалкие остатки медных колец и цепочек, некогда служившие украшением. Ничего. Ни-че-го. Его драгоценное содержимое не пострадало ни на йоту.
«— А теперь уходи, — сказали глаза остающегося. — Ты — мое второе „я“. Мое живое отражение, моя живая тень. Не мучь меня, уходи!
— Говоришь, отражение? тень? — взгляд его собеседника стал печальным. — М-да-а… не слишком лестно. Я-то, дурак, считал: мы с тобой одно. Что ж, брат, будь по-твоему! Я — твой двойник, но и ты — мой. Пожизненно. И все, что бы ты ни сделал, о чем ни подумал — не останется тайной для меня. Даже и не рссчитывай!
— И ты-ии…?!
— Заче-е-еэм? Мы не дрались даже в утробе, — глаза говорившего насмешливо блеснули. — Стоит ли начинать?»
— Прощай, брат. Надеюсь, больше не свидимся, — уже вслух произнес он. Нежно, будто малое дитя, погладив свою ношу, взвалил ее на плечи и удалился.
…Оставшийся невольно вздрогнул, когда через несколько минут услышал отдаленный (и такой ненавистный — до боли в сердце, до колотья в боку, до умопомрачения ненавистный) голос:
— ПОМНИ ПРО УГОВОР!
— Хор-рошо, — скрипнул зубами оставшийся и, судорожно вздохнув, закрыл глаза."
Прочитанные незадолго до прихода сестры, эти строки внезапно, сами собой, бог весть зачем пронеслись в голове Мелинды.
«Опять этот черр-ртов р-роман! Живой он, что ли?!»
— Фью-ууинь, — будто подслушав ее мысли, согласилась птаха.
Девушка не выдержала. Выбросив правую руку, она молниеносно, на раз, сцапала непрошеную советчицу и зажала в кулаке.