Неправильный солдат Забабашкин
Шрифт:
— Возможно, что и увидел бы, не будь мы такими грязными. А так, думаю, что пока мы им не обнаружены, иначе он уже передал бы координаты, и по нам бы открыли огонь. А раз никто сюда не стреляет — лежим и не двигаемся!
Немец же, тем временем, покружил вдали и решил подлететь немного поближе. Я сразу заметил его курс и стал прикидывать расстояние. По моим весьма грубым расчётам получалось, что, если он продолжит лететь по той же траектории, то где-то через пару минут окажется в зоне досягаемости винтовочного патрона.
Но, к сожалению, этим надеждам
Времени на разговоры и убеждение командира не было. Я глянул вперёд, заметил ещё воронки от бомбёжек и, уже всё для себя решив, просто констатировал очевидное.
— Я пошёл!
И сразу же, пока никто из группы не понял, что я имею в виду, опёрся на выкопанную ямку и, выбравшись наверх воронки, пригнулся и побежал вперёд, можно сказать, пошёл в атаку, стараясь как можно быстрее сократить дистанцию.
Секунда, другая, третья. Я продолжал бежать по грязной, испещренной воронками и остовами сожжённой бронетехники, земле, с каждым шагом приближаясь к цели и удивляясь тому, что пока по мне не ведётся огонь противником.
Наконец, в немецком самолёте, вероятно, заметили какое-то движение с нашей стороны и, захотев это рассмотреть поближе, начали приближаться.
Это, собственно, было мне только на руку. Я к этому времени почти добежал до намеченной точки, но ввиду того, что самолёт стал приближаться, решил организовать боевую позицию в ближайшем углублении. Увидел воронку неподалёку и нырнул туда. К сожалению, её глубину мне удалось разглядеть только перед прыжком.
А оказалось она не просто большой, а прямо-таки огромной — около трёх с половиной метров глубиной и восьми, а то и девяти в диаметре.
Кувыркаясь по стенке вниз, испачкался не просто весь, а вообще весь.
«Бедная моя рана на ноге, — подумал я, лёжа на дне воронки. — Что там сейчас с ней?»
Грязь и постоянное напряжение, наверняка для заживания раны ничего хорошего не предвещали, хоть я и надеялся, что грязной рана пробудет недолгое время. Ну и что молодой организм на коротком отрезке времени сумеет самостоятельно справиться с попавшей в него инфекцией.
Но это было в данной ситуации не самое плохое. Дело в том, что при падении я потерял свои очки.
Глаза немедленно стали слезиться, и я не мог их даже протереть — руки и лицо были в глине целиком.
Чувствуя по звукам, что ко мне, спрыгивая, летят мои товарищи, стал кричать, чтобы они приземлялись аккуратней.
— У меня тут очки где-то валяются! Помогите найти!
Пропажа была найдена через минуту у самого верха воронки. К счастью, очки при падении дужкой зацепились за корни какого-то кустарника, а потому не разбились и не были втоптаны в грязь.
Бойцы протёрли их, как смогли в наших мокрых глиняных
Выбросив все ненужные мысли из головы, снял очки, щурясь от заново хлынувших водопадом слёз, и сам максимально тщательно протёр столь необходимую мне оптику куском нательной рубахи. Надел, посмотрел в небо, нашёл глазами лакомую цель, прицелился и произвёл первый выстрел.
А цель, к слову, действительно была лакомой. А потому поразить её необходимо было во что бы то ни стало.
И нужно сказать, что с этой задачей я справился фактически с первого патрона.
Пуля вошла точно в маслофильтр левого двигателя и, пробив его, вызвала задымление. Второе моё попадание примерно в то же место, это самое задымление изрядно усилило. Третий же выстрел, пришедший по точно такому же маслофильтру второго двигателя, и вовсе вызвал пожар. Самолёт весь затрясся, но пошёл на разворот, а затем, загудев, стал быстро снижаться. Ему вдогонку я произвёл ещё несколько выстрелов, не знаю, правда, сумел я зацепить ещё какие-либо узлы и механизмы или нет, но и того, что уже было поражено, хватило «раме» с лихвой.
Самолёт ушёл за город и вскоре мы услышали сильный взрыв, за которым в воздух поднялся большой столб дыма.
— Ура! — обрадовались бойцы, бросившись меня обнимать.
— Тиши вы! Тише! — улыбался я, очень радуясь, что мы сумели завалить такого опасного и вредного хищника.
«Бу-бух!» — почти сразу же раздался взрыв метрах в ста левее нас.
«Ба-бах!» — ещё один взрыв позади нашей позиции.
«Бу-бух!» — нас осыпало землёй — немецкий снаряд разорвался совсем невдалеке от воронки, где мы укрывались.
— Опять беглый огонь открыли! Но уже по нашему флангу! — прокричал Воронцов, стараясь перекричать звуки взрывов, которые раздавались вокруг уже без перерыва.
Артналёт длился около пяти минут, но для всех нас за это время перед глазами промелькнула вся наша жизнь. Иногда снаряды рвались так близко, что казалось, что противник знает, где мы и при следующем залпе обязательно в нас попадёт.
На фронте бытует пословица, основанная на примете — снаряд якобы в одну и ту же воронку дважды не попадает. Не знаю, был ли наш случай подтверждением этой народной мудрости, или что-то другое нас спасло, но, к счастью, после довольно мощного огневого вала мы все остались целы и невредимы.
— Вроде бы успокоились, — всё ещё прикрывая голову рукой и вжав её в плечи, пробасил Садовский.
— Успокоились, — согласился с ним лейтенант, посмотрев в небо. — Только надолго ли?
— Линять отсюда надо, товарищ командир, — сглотнув, сказал Зорькин и при этом посмотрел на меня.
Я, помня о субординации, уставился на Воронцова и сказал:
— Как прикажете. Можно свалить, а можно ещё пострелять. Хотя сомневаюсь я, что сейчас немцы вновь будут попытки предпринимать. Разве что позже. Им прийти в себя надо после ощипывания.