Непреднамеренное отцовство
Шрифт:
– Папа приехал! – пищит сын и устремляется к двери.
Мне хочется притормозить его, уберечь, не дать обжечься о холодность мужчины, но духу не хватает.
– Добрый вечер, – говорит Нажинский, когда я открываю дверь. – Вы собраны?
Он, как и всегда, идеален. Тёмные джинсы, серая водолазка, чёрное строгое пальто. Весь с иголочки. От дизайнерской стрижки до начищенных дорогих туфель. Будто с рекламы бизнес-журнала сошёл. И такой же холодный и бездушный.
– Собраны, – отвечаю максимально ровно. – Машина, поезд
– Машина. Не люблю летать.
Интересная особенность, учитывая его образ жизни. Только я, пока замещала его секретаршу далёкие пять лет назад, всего за десять дней заказывала билеты на самолёт трижды.
– Привет, папа, – из-за меня выглядывает смущённый Ромка. Вся его активность резко испарилась, но я-то знаю, что она распирает его изнутри. – Ты нас правда забираешь?
– Здравствуй, мальчик. Правда.
Мальчик.
Офигеть. Просто «здравствуй, мальчик».
Я отхожу в сторону, впуская Нажинского. О чём с ним говорить – понятия не имею. Всё, чего мне хочется – это вцепиться ему ногтями в лицо.
– Зачем вам столько вещей? – спрашивает, указывая на два чемодана, сумку и рюкзак. – Я же сказал, что обеспечу всем необходимым. Возьмите только документы.
– А моих динозавров можно? – спрашивает Рома, грустно глядя на собранный рюкзачок и игрушками.
– Других куплю.
– Но это мои любимые. Смотри: вот тирекс, вот карнотавр, вот кархародонтозавр.
– Смотрю, ты знаешь достаточно сложные названия, – кажется это не попытка взаимодействия, а что-то сродни удивления. Но Ромку ужасно воодушевляет.
– Я много знаю! – восклицает он. – И про места их обитания, и ещё про разные виды. И про палеозой, пермский период, мезозой.
Ромка просто влюблён в динозавров. Иногда мне кажется, что дети трёх-шести лет знают о динозаврах больше, чем палеонтологи.
– У меня энциклопедия есть – мне Дед Мороз в прошлом году подарил. Я её тоже взял. Хочешь, покажу? – Ромка бросается к своему рюкзачку.
– Не нужно, – обрывает его Нажинский, глядя на часы. – Нам пора выезжать: уже девятнадцать пятьдесят шесть.
– Мы возьмём свои вещи, они нам нужны… Ярослав Юрьевич.
Назвать Нажинского по имени я не решилась.
– Хорошо. Но поехали уже.
Он, к моему удивлению, берёт одну сумку и чемодан. А потом кладёт их обратно, забирает Ромкин рюкзак с динозаврами, забрасывает его на плечо, снова берёт сумку и чемодан.
Надо же, а я уж подумала, самой тащить придётся.
– Надеюсь, детское кресло есть? – спрашиваю уже у машины на улице, стараясь игнорировать любопытные взгляды соседей в окна.
– Есть, я купил.
– Хорошо, что ты всё можешь купить, да? – бормочу себе под нос, пока Нажинский складывает наши вещи в багажник машины.
Надеюсь, он не услышал.
Я усаживаю светящегося восторгом Ромку в дорогую тачку его папаши, пристёгиваю, а потом залезаю и сама рядом. На переднее совсем не хочу.
Через несколько минут машина трогается, а я прикрываю глаза. Мы с Ромкой едем в неизвестность.
8
– Мам, я писать хочу, – шепчет Ромка мне, потирая сонные глазки.
– Нам нужна остановка, – говорю громче, чтобы Нажинский на переднем сидении услышал. – Роме нужно в туалет.
– Мы на скоростной трассе, – отвечает, не отвлекаясь от дороги. – И уже дважды останавливались.
– И что теперь, ему описаться?
– Ну памперс бы надела.
– Ему четыре, какой памперс?
– Уже четыре с половиной, мам, – тихо поправляет меня Рома.
– Да, зайчик, – киваю ему и сжимаю руку. А потом снова обращаюсь к Нажинскому, рискнув назвать его просто по имени: – Нам нужна остановка, Ярослав. Он ребёнок, и терпеть не может. Да и вредно терпеть.
В отражении зеркала вижу, как он поджимает губы, но всё же сбавляет скорость и съезжает на обочину в промежутке между ограждениями.
Я выбираюсь из салона и помогаю вылезти Роме. Нажинский тоже выходит, разминается, смотрит на часы на руке в нетерпеливом ожидании, пока мы там сделаем все дела.
– Мам, дашь печенье? – Ромка прячет зябнущие руки в рукава. – Есть теперь хочется.
– Не сорите в машине, – говорит мужчина, а я подкатываю глаза, отвернувшись.
Помогаю Ромке забраться в салон, и пока он мостится в кресле, прикрываю двери оборачиваюсь к Нажинскому.
– Зачем вам вообще ребёнок? – говорю сердито. – К чему всё это? Дети мусорят, шумят, у них есть масса своих потребностей. А вы занятой человек, которому всё это мешает, в тягость. Тогда ради чего? Мы ведь не трогали вас, я ничего не просила и не предъявляла. Та ночь… вышла случайно, и я никаких претензий к вам не имела и не собиралась иметь.
Последние два дня, как Нажинский появился в нашем городе, я задавалась этим вопросом. Что ему надо от нас? Зачем ему Рома? Но, кажется, он и сейчас мне не собирается давать ответ.
– Садись в машину, София, мы и так уже потеряли много времени, – отрезает он после пары секунд молчаливого созерцания меня, и сам садится снова за руль.
Ну а мне ничего не остаётся, как тоже забраться в салон.
Я даю Ромке сушку и прошу есть аккуратно. Мощусь поудобнее рядом с детским креслом, наблюдая через лобовое, как впереди бежит лентой дорога среди заснеженных обочин. Редкие жёлтые фонари тускло подсвечивают мягко и бесшумно падающие лапастые хлопья снега.
Меня начинает клонить в сон. Эмоционально тяжёлые два дня и прошлая ночь почти без сна дают о себе знать. Ехать долго, в интернете пишут, что около пятнадцати часов, и мне, честно говоря, немного тревожно. Дорога длинная, однообразная, и уснуть за рулём может любой, даже такой робот, как Нажинский. И проехали мы только около четырёх.