Непрерывность парков, Кортасар Хулио

Непрерывность парков

на обложку

Кортасар Хулио

Шрифт:

Крайне встревоженный ходом событий, хроноп наносит визит посольству, и едва ему открывают двери, как он кричит во все миндалины, что пять фото уже представлены, а вместе с ними и пять анкет. Служащие не обращают на это ни малейшего внимания и просят не беспокоиться, так как, в сущ-ости, в фотографиях особой нужды нет, но что, наоборот, надо как можно быстрее добиться чешской визы – неожиданность, поражающая хронопа-путешественника подобно молнии. Как известно, хронопы приходят в уныние по любому поводу, и вот большие слезы катятся по его щекам, а из груди вырывается стон:

– Жестокое посольство! Путешествие пошло прахом, все хлопоты напрасны, просьба вернуть фото!…

Но все обходится, и восемнадцать дней спустя хроноп с супругой взлетают с аэродрома Орли и садятся в Праге после полета, в котором самое сенсационное,

как водится,- пластмассовый поднос с грудой лакомств, с восторгом съедаемых, не говоря уже о тюбике с горчицей, спрятанном в карман жилета как сувенир.

В Праге умеренная погода – пятнадцать градусов ниже нуля, так что хроноп и его жена не высовывают носа из транзитного отеля, где по ковровым дорожкам слоняются иноязычные существа. К вечеру путешественники приходят в себя и едут на трамвае к Карлову мосту, идет снег, и на льду столько детей и уток, что хроноп и его жена берутся за руки и танцуют хронопские танцы стояк и коровяк, приговаривая:

– Прага, легендарный город, гордость центра Европы! Потом они возвращаются в отель и с нетерпением ждут, когда за ними придут и пригласят продолжить путешествие, что чудесным образом происходит – и не через два месяца, а на следующий день.

Самолет хронопов

При входе в хронопский самолет перво-наперво обращаешь внимание на то, что у этих хронопов очень мало самолетов и они вынуждены использовать как можно рациональнее пространство в них, из-за чего самолет больше походит на автобус, но это не мешает воцарению на борту буйного веселья, ибо почти все пассажиры – хронопы с тонкой прослойкой надеек, и все они возвращаются домой, за исключением иностранны хронопов, которые поначалу несколько оцепенело взирают н энтузиазм тех, кто возвращается домой, а под конец навостряются веселиться на их манер, и в самолете устанавливается атмосфера шумных дебатов, сравнимых лишь с ревом почтенных моторов, что в сумме – похлеще трехсерийного смертоубийства.

Между тем самолет должен взлететь в двадцать один но, ноль, но едва пассажиры уселись и начали трепетать, как и подобает в этих случаях, появляется прехорошенькая стюардесса, которая произносит следующую речь, а именно:

– Так что кэп велел сказать, все выходите, летим часа через два…

Подобные вещи (и это является признанным фактом) не заботят хронопов – они рады-радехоньки, что компания тут же выдаст им большие бокалы с разноцветными соками в баре аэропорта, не говоря уже о том, что можно снова покупать почтовые открытки и посылать их другим хронопам, вдобавок ко всему компания велит накормить их обильным ужином в одиннадцать вечера, и вот так хронопы могут осуществить самую розовую мечту своей жизни – одной рукой кушать, а другой строчить почтовые открытки. Потом все возвращаются в самолет, и похоже, что он намеревается взлететь, и тут же стюардесса приносит синие и зеленые пледы, и даже закутывает хронопов своими дивными руками, и гасит свет в надежде, что они хоть немного угомонятся, но происходит это не сразу, что выводит из себя надеек и нескольких иностранных хронопов, которые приучены засыпать, едва погаснет свет, где бы они ни находились. Разумеется, путешествующий хроноп уже испробовал все кнопки и рукоятки в пределах досягаемости, и все это его крайне радует, но напрасно он надеется, будто стоит ему нажать соответствующую кнопку, и стюардесса тут же принесет еще немного сока или поплотнее укутает пледом (на его счастье, зеленым),- вскоре он обнаруживает, что стюардесса спит, как медвежонок, на трех смежных сиденьях, которые с большими ухищрениями стюардессы выкраивают себе в подобных случаях. Хроноп уже готов смириться и вздремнуть, как неожиданно зажигаются все огни и показывается стюард с подносами, так что хроноп и его жена начинают потирать руки, приговаривая: – Ничего нет лучше, чем добрый завтрак после освежающего сна, в особенности если он с сухими хлебцами.

Столь обоснованные мечты тут же рассеиваются стюардом, начинающим разносить выпивку с мистическими и поэтическими названиями вроде «аньехо на скале», заставляющим вспомнить гравюру со старым японским рыбаком, или «мохи-то», навевающим нечто не менее японское. И все же хронопу кажется недопустимым, что их вырвали из объятий Морфея с единственной целью тут же ввергнуть в объятья алкоголя, но он смекает, что это еще полбеды, ибо появляется стюардесса с подносами, где помимо других лакомств виднеются пирожное, миндальное мороженое и угрожающих размеров банан. Учитывая, что не прошло и пяти часов, как компания предоставила им полный ужин в аэропорту, хроноп склонен рассматривать эту еду как нежелательную, но стюард растолковывает: никто не мог предвидеть, что они будут ужинать так поздно, а если не хотят, так пусть и не кушают – последнее хроноп считает недопустимым, и вот, с большим старанием поглотив пирожное и мороженое, он прячет банан во внутренний левый карман пиджака, что делает и жена, но только – в сумку. Подобные эпизоды скрашивают путешествия на хронопском самолете, и вот после стоянки в Гандере, где не происходит ничего, достойного упоминания (день, когда бы в таком захолустье, как Гандер, что-нибудь произошло, так же неправдоподобен, как сурок, выигравший шахматный турнир), самолет хронопов влетает в очень синие небеса, а внизу открылось еще более синее море, и все вокруг становится настолько синим, что хронопы радостно подпрыгивают, и неожиданно внизу завиднелась пальмовая роща, и кто-то из хронопов вопит, что теперь уже и неважно, упадет ли самолет (сей патриотический лозунг принимается иностранными хронопами и в особенности надейками с некоторым холодком), и вот так прибываешь в страну хронопов.

Естественно, хроноп-путешественник осмотрит эту страну, и однажды по возвращении домой напишет о поездке воспоминания на разноцветных листках и станет раздавать их на углу своего дома, чтобы все могли ознакомиться. Фамам он даст синие листки, ибо наперед знает, что когда фамы все это прочтут, они позеленеют, а ведь мало кто догадывается, что хронопам очень нравится сочетание этих цветов. Надейкам же, которые, получая подарок, краснеют, хроноп даст белые листки, так что надейки смогут, прикрыть ими щеки, и хроноп, не отходя от дома, сможет любоваться разными приятными цветами, которые будут разлетаться в разные стороны, унося воспоминания о его путешествии.

Из книги «Некто Лукас»

Лукас – его дискуссии с единомышленниками

Начало почти всегда одинаковое: впечатляющее внутрифракционное соглашение по куче вопросов при большом взаимном доверии, но в какой-то момент нелитературные члены, любезно обратившись к членам литературным, в тридесятый раз поставят перед ними вопрос о направленности, о понятности для наибольшего числа читателей (или слушателей, или зрителей, но в основном – о да – читателей).

В подобных случаях Лукас склонен отмалчиваться, ибо его книжонки уже высказались за него, но так как порою на него все же более или менее дружески наседают (что и говорить – нет дружественнее тумака, чем от лучшего дружка), Лукас делает кислое выражение лица и выделяет из себя, скажем, такое:

– Друзья, вопрос подобный никогда

не стал бы ставить, я вас уверяю,

писатель, твердо верящий в свое

предназначенье носовой скульптуры, летящей с носом корабля вперед,

наперекор ветрам и соли. Точка.

А ставить он его не стал бы, ибо

(поэт,

писатель рассказчик

и бытописатель),

то бишь мечтатель, выдумщик, художник,

оракул, мифотворец и т.п.,

своей первейшею задачей ставит