Неприметный холостяк; Переплет; Простак в стране чудес
Шрифт:
Но Динти подавила порыв.
– Касается. Вы забрали у него деньги – все, что сумели выманить, – на спектакль, у которого, как вы наверняка понимали, не было ни единого, самого хиленького шансика на успех, а теперь, как только он открывает рот, орете на него. Вы слушаете телефонисток и официантов, но…
– Вот как? А кто вас вообще спрашивает?
– Я старалась молчать, терпела сколько могла.
– Да? А теперь отправляйтесь стараться куда-нибудь в другое место. Можете убираться ко всем чертям!
Тут вступил Простак. Он
– Минуточку, – попросил он, с опозданием спохватившись, что следовало бы гаркнуть: «А ну, тормозни!» – Не так быстро, дорогуша. Комната хорошая, но все-таки она моя, и я хочу сказать… Если коротко и по сути, вы не имеете права тут командовать.
– Ах, не имею?
– Определенно.
– Еще раз предупреждаю. Отстаньте от меня.
– Ни за что!
– Да? Мало того что вы лезете в шоу, так вы еще пытаетесь лезть ко мне! К черту! Убирайтесь в свой Лондон, или из какого вы там городишки, и прихватите ее с собой. Она уволена!
Голос Простака, который и так забрался высоко, поднялся на регистр выше.
– Уволена, вот как? – Он рассмеялся резко и насмешливо. – Позвольте сообщить: Динти и так не будет больше на вас работать. Желаете знать почему?
– Рад бы услышать.
– Потому что она будет работать на меня! Вот, черт дери, почему. Вы вообразили, будто я ничего не смыслю в театре. Так я вам покажу, смыслю или нет. Не желаете, часом, продать мне спектакль? Весь? Целиком?
– Что?!
– А то. Так как? Думайте на бегу, дорогуша.
Воинственность Лемана сменилась легкой задумчивостью. Он обернулся на Джека и, правильно расшифровав выражение его лица: Джек только что убедился, что волшебники на белом свете существуют, – ясно понял, как следует поступить.
– Может быть, – медленно проговорил он, – за определенную сумму. Это ведь вам не кот начхал. Твое мнение, Джек?
– Как ты.
– Мы с МакКлюром – владельцы. Дадите нам… по десять тысяч каждому, и спектакль ваш.
– Даю по пять.
– По семь пятьсот.
– По пять.
– Здесь и теперь?
– Простак! – вскричала Динти. – Остановись!
Простак и внимания не обратил на помеху. Женщин в делах слушать нельзя.
– Здесь и теперь. Десять тысяч долларов – за весь спектакль, целиком.
– Договорились! – воскликнул Леман.
– Договорились! – вторил ему Джек МакКлюр.
Простак подошел к своему кейсу. Верная чековая книжка хранилась там. Когда он искал ее, ему показалось, что она увертывается от него, словно бы пытаясь спрятаться. Выписав чек, он широким жестом протянул его мистеру Леману. Тот бережно принял бумагу и заключил:
– Итак, вот и все!
А Джек МакКлюр подтвердил:
– Да, мне тоже кажется – все.
– А теперь, – сказал Простак, – если не возражаете, покиньте мой номер.
Комната опустела, замешкалась только Фанни. Губы ее были сжаты, словно бы она готовилась ослепить
18
– Ох, Простак! – завопила Динти. – Зачем ты это затеял?
Простаку, все еще пускающему дым из ноздрей, вопрос показался глупым: словно дева в беде, спасенная от двуглавого великана странствующим рыцарем, потребовала от этого рыцаря объяснений.
– Как это зачем? – фыркнул он. – А как же иначе я мог поступить, черт возьми, когда он принялся шпынять тебя? Должен же я был поставить наглеца на место.
– Но это твои последние деньги! Последние! Больше у тебя ничего нет!
Простак тяжело опустился на стул, точно бы у него подкосились ноги. Пьянящее ликование, бурлившее в нем после шикарного жеста, сгасло. Ему показалось, будто вместо позвоночника ему вставили вареную макаронину.
– Так, понятно, – пробормотал он. – Да, есть тут некоторый резон. Но все-таки, – он просветлел, – теперь мне принадлежит весь спектакль!
– И как ты собираешься управлять им?
– Э? Как… думаю, управлять, да и все…
– Но на какие деньги? Ох, Простак, не хочется каркать, но уклоняться от фактов бесполезно. Разве ты не знаешь, что случается с гастрольными шоу до того, как они возвращаются в Нью-Йорк? Они не собирают ни цента. Всегда терпят убытки, тысячи долларов. Разве что им уж очень, очень повезет. Если ты хочешь сохранить спектакль, тебе потребуется еще по крайней мере десять тысяч.
– Да?
– Иначе тебе придется закрыть шоу, чтобы сократить убытки.
Нежная зелень стала растекаться по лицу Простака, как у пассажира, плывущего на пароме из Фолкстона в Булонь.
– Тут есть, конечно, о чем подумать. А ты говоришь серьезно? У нас нет надежды плыть по инерции и оплачивать еженедельные счета?
– Боюсь, что нет.
– Тогда я тебе вот что скажу. – Простак позеленел еще гуще. – Я разорен. Я кончен. Я… Какую это песенку я распевал раньше в ванной? А, да. «Я не чек, а пустая бумажка, я безденежная букашка, никогда мне не везет!» Может, самое лучшее – покончить со всем? У тебя, случайно, не завалялась где унции цианида?
– Не говори так. Мы выберемся. Что-то да подвернется. Я чувствую, прямо чувствую – что-то обязательно случится.
– Вот и я тоже чувствую. И как бы мне хотелось, чтобы такого не случалось!
Резко затрезвонил телефон. Усталым жестом Простак поднял трубку:
– Алло?.. Да, это мистер Фиппс… Что-что? Разумеется, нет… Ах, извините, да, есть… Ладно. Да, мне понятно. Ладно!
Повесив трубку, он уныло сообщил еще одну новость:
– Это администрация. Обвиняет меня, и отчасти справедливо, в том, что у меня в номере – особа слабого пола. Тебе, похоже, не положено тут находиться. Это против правил.