Непризнанные гении
Шрифт:
В. Чиж в книге «Достоевский как психопатолог» отмечал мастерство Достоевского в изображении болезненных душевных явлений и, исходя из наблюдений психиатра, засвидетельствовал «верность и точность описания, достойные лучшего естествоиспытателя». По его мнению, в отличие от многих поэтов, изображавших галлюцинации, включая В. Шекспира, описавшего видения леди Макбет, Ф. М. Достоевский представил болезненные епифании не как мозговые нарушения, но как следствия психической организации героя, истории его духа. Таковы описания галлюцинаций в «Двойнике», «Господине Прохарчине», «Преступлении и наказании».
В своих лекциях о Достоевском В. Чиж и Е. Тарле сопоставили тексты Достоевского с открытиями
До открытия уголовной антропологии разве только гений Шекспира в «Макбете» и наблюдения Достоевского над сибирскими злодеями свидетельствовали о существовании такого рода преступников.
По утверждению А. Ф. Кони, Ф. М. Достоевский отвергал теорию преступного типа Ломброзо, противопоставив ей «картину внутренней движущей силы преступления и того сцепления нравственных частиц, в которой эта сила встречает себе противодействие». Ни один психиатр не отказался бы поставить под сочинениями Достоевского свое имя, писал А. Ф. Кони.
Естественно, описания психопатологических состояний человеческой души Достоевским нельзя принимать за клинические. Ф. М. Достоевский не психопатолог, а гениальный знаток человеческой души, описывающий состояния, когда норма выглядит патологией, однако далека еще до психиатрической клиники.
По словам В. М. Бехтерева, Ф. М. Достоевский «прежде всего художник, а не врач» и его мастерство не в аналитике, а в художественности. За чертом Ивана Карамазова кроется глубочайшее понимание иллюзорности-реальности духовного мира человека. Об этом говорил и сам Достоевский:
«Тут не только физическая (болезненная) черта, когда человек начинает временами терять различие между реальным и призрачным (что почти с каждым человеком хоть раз в жизни случалось), но и душевная, совпадающая с характером героя. Отрицая реальность призрака, он, когда исчез призрак, стоит за его реальность. Мучимый безверием, он (бессознательно) [желал бы] желает в то же время, чтоб призрак был не фантазия, а нечто в самом деле».
Эти слова вполне мог бы написать Зигмунд Фрейд…
В нем Совесть сделалась пророком и поэтом,И Карамазовы и бесы жили в нем, —Но что для нас теперь сияет мягким светом,То было для него мучительным огнем.Хотя после звездного часа писателя – Пушкинской речи – Достоевский быстро (но ненадолго) вошел в плеяду выдающихся писателей страны, его жизнь нельзя назвать радостной и успешной. Отнюдь не случайно он сам звал себя Мистером Микобером. Тяжелая наследственность, ненависть к отцу, постоянное чувство греха, вечная нужда и нехватка денег, рулетка, жуткое мучительство брака с Марией Дмитриевной, измены Аполлинарии Сусловой, утрата Сонечки, страшные обвинения в изнасиловании ребенка (то же письмо Н. Н. Страхова Л. Н. Толстому), Семеновский плац, каторга, неприязнь коллег по литературному цеху: «безвкусица Достоевского», «упоение унижением человеческого достоинства», «низкопробные литературные трюки», «крушение творчества», «мещанство, трусливость и нечистота, выразившиеся в тяжести слога», «в самом главном одни надрывы», «всю жизнь брал фальшивые ноты», «дурной запах мистификации», «марево бесовщины,
Кстати, сам Достоевский тоже не щадил собратьев по перу. В моем «Многоликом Достоевском» приведена масса примеров уничтожающих характеристик, данных Федором Михайловичем современникам – Белинскому, Добролюбову, Чернышевскому, Писемскому, Тургеневу, Герцену, Салтыкову-Щедрину, Грановскому, Анненскому, Соловьеву, Толстому. О Достоевском и Толстом кто-то сказал: «Друг для друга они были: не то».
После сказанного вполне естественно, что его звали «певцом зла», «выразителем тьмы», «подпольным человеком», «жестоким талантом», «русским Полем де Коком», растлителем, садистом, шовинистом, антисемитом, черносотенцем, империалистом, утопистом, популистом, политиканствующим мистиком, демонстратором ада души, ужасающим экспериментатором. А сам Достоевский говорил жене: «От меня решительно все отвернулись в литературе. Жить мне гадко, нестерпимо».
По словам Н. А. Бердяева, «по Достоевскому люди Запада узнают Россию».
Свидетельствует А. Н. Плещеев: «Я не знал несчастнее этого человека… Больной, слабый и оттого во сто раз тяжелее переносивший каторгу… Вечно нуждавшийся в деньгах и как-то особенно остро воспринимавший нужду… А главное – вечно страдавший от критики… Вы и представить себе не можете, как он болезненно переживал каждую недружелюбную строку… И как он страдал! Как он страдал от этого не год, не два, а десятилетия… И до последнего дня… В этом – страшная драма его жизни».
Свидетельствует Г. С. Померанц: «Достоевский с ужасом почувствовал, что в нем мало благодати. Когда он пишет, что человек деспот по природе и любит быть мучителем, это не реакционное мировоззрение, а мучительно пережитый опыт. Опыт расколотости между идеалом Мадонны и идеалом содомским. Опыт позорных искушений, от которых разум не в силах уберечь душу («Что уму представляется позором, – скажет об этом Митя Карамазов, – то сердцу сплошь красотой»). И от этой расколотости спасал только порыв к Христу».
Умирал Достоевский тоже тяжело: последние годы его буквально душила эмфизема легких, а 28 января 1881-го хлынула горлом кровь… Посмертная судьба величайшего русского гения тоже напоминает его безрадостную жизнь: большевистская клевета, поругание, месть за «бесов», забвение… Первый памятник Достоевскому на родине был поставлен более чем через столетие после смерти… Столетие – без памятника! Зато сколько – у его бесов?
Распятых распнем,Палачей в бронзе отольем…Часть II
Непризнанные гении
Иоганн Гутенберг (1400–1468)
Более, чем золото, изменил мир свинец, и более тот, что в типографских литерах, нежели тот, что в пулях.
Мы можем и должны начинать историю нашего научного мировоззрения с открытия книгопечатания.