Непрошеные или Дом, с которым мне «жутко» повезло. Книга 2. Жизнь продолжается?
Шрифт:
Манихейство – сложная дуалистическая религия, взявшая многое от зороастризма. В основе вероучения лежит непрерывная борьба сил Света против сил Тьмы. Материальный мир – порождение Тьмы, и лишь человеческая душа – осколок Света. Отсюда – стремление к самосовершенствованию, неприятие других религиозных систем и светской власти…»
То было вовсе не пробуждение. Скорее, данное отождествление себя вне сна, было более схоже с постепенным и тягостным возвращением моего сознание в эту, окружавшую меня жуткую реальность. Каждое, даже самое лёгкое движение, причиняло мне адскую боль и я, то и дело погружался в беспамятство. Плохо соображая, я даже не мог дать себе отчёт в том, как долго прибываю в этом пограничном, между реальностью и глубоким бредом состоянии. Мне, вообще, было трудно понять, где в данный момент я нахожусь и, уж тем более, каким образом сюда попал. Каждый раз, пытаясь открыть глаза или, превозмогая боль приподняться и осмотреться, наступало некое помутнение, и я тотчас проваливался в небытие, с бесконечно скомканной лентой из эпизодических и сумбурных всплесков: то ли своих, то ли чужих воспоминаний.
– Где я? Меня кто-нибудь слышит? – простонал я, обращаясь в никуда.
– Ты, мил человек, у ворот Царствия Небесного. – ответил мне кто-то. – Ну, а я Святой Пётр. В руках моих ключи от рая. Вот только не знаю, стоит ли открывать тебе ту заветную дверцу. Быть может ты, раб Божий, хочешь в чем-то покаяться? В чем-то исповедаться напоследок. А может, ты желаешь передать кому-то из друзей или близких некую весточку? Так ты не стесняйся. Последняя воля покойного, в натуре, исполняется. То есть, в обязательном порядке, будет выполнена.
Мне пришлось приложить немалые усилия, для изыскания в себе сил, чтобы приподнять-таки пудовые веки и пристально вглядеться в окружавшую меня темноту действительности. Помещение, в котором я находился, было похоже на вагонное купе. По крайней мере, выглядело оно таким же маленьким и тесным, с двухъярусными расположенными друг напротив друга то ли полками, то ли кроватями, а быть может и тюремными нарами.
В ночном свете, едва пробивавшемся через узкое зарешеченное оконце, на противоположной от себя полке-лавке я различил чей-то сгорбленный и худосочный силуэт. По очертаниям он весьма напомнил мне чёрта.
– Какой же ты, тля, «святой»? – с трудом усмехнувшись, я почувствовал нарастающую и ноющую боль в челюстно-лицевых костях. – Ты, скорее бес.
– Вот тут, ты абсолютно прав. Как говориться: попал в самую точку. Бесом, меня кличут. А находимся мы сейчас в следственном изоляторе. И судя по тому, как отделали тебя эти грёбаные «мусора», выйдешь ты, мил человек на свободу, ох, как не скоро.
Уголовник и рецидивист по кличке Бес (в миру, Лобов Герман Степанович) большую часть своей пятидесятилетней жизни провел в лагерях и тюрьмах. Повидал он на своем веку всякое. Бывало, что конвоиры до смерти забивали особо борзых, зарвавшихся зеков. Бывали и случаи когда пьяные вертухаи, сапогами и всем, что подвернется под руку, безжалостно молотили случайно-попавшего на глаза арестанта. Били так, остальным для острастки. Но чтобы менты не просто избивали, а с особым цинизмом калечили подследственного, применяя к тому наиболее изуверские истязания, с подобным он, пожалуй, столкнулся впервые. На бедолагу, принесенного ещё позавчера в камеру и, как мешок картошки бесцеремонно брошенного на нары, ему было нынче страшно смотреть. Правда, о том, что в течение двух последних дней я находился в полной отключке, я узнал уже позже. Все это время, я стонал и бормотал что-то бессвязное. И лишь изредка, на очень короткое время, полностью замолкал. В эти минуты уголовник Бес чувствовал облегчение. Ему казалось, что его сосед по камере, отмучившись, умер и никогда более не подаст признаков жизни. Но через пару мгновений, я вновь начинал тяжело дышать и постанывать.
Самым интересным было то, что Бес не мог (даже приблизительно) определить мой возраст. С одинаковой долей вероятности, Герман мог дать мне и двадцать, и сорок, и даже шестьдесят лет. На столь мое лицо был изуродовано и обезображено припухлостями и многочисленными кровоподтёками. И только мой голос, мои первые почти за двое суток произнесенные слова, наконец-то подсказали Лобову, что его сокамерник достаточно молод.
– За что ж тебя так? – поинтересовался Бес.
– Послал всех на хер. – кое-как выдавил я.
– Смело. Смело, но глупо. С ними нужно поласковей. Покажи ментам, что ты простак; что уважаешь власть и боишься её!.. А посему, готов для них на все. Изобрази глупое лицо, отвечай отвлеченно или аккуратно переведи разговор на иную тему. Играй с ними. Однако делай вид, будто бы, это менты играют с тобой. Понимаю, что сложно и с первого раза может и не получиться, однако без этих хитростей тут никак. Как величать-то тебя, мил человек?
– Олег!
– И все же, Олег!.. За что попал-то сюда?
– Да, ни за что.
– Ну, этак все, именно так и попадают. А что тебе «клеят»?
– Убийство.
– Извини, что не видел я твоего нормального лица. Меж тем, сдается мне, что на «мокрушника» ты вовсе не тянешь. Уж этого брата я на своем веку повидал в достатке. Глаза у них какие-то тёмные и мутные. Базар чуть тормозной, забыченный.
– По-видимому, те менты, что меня допрашивают, в глаза подозреваемых не особо-то смотрят. По какой-то иной, своей методе они действуют. – иронично предположил я.
– Да, какая там, к едрени фени, «метода»? Тут сплошняком топорные подставы. Нахватают людей, да побольше. Повышибают из них все возможное и невозможное. Глядишь, и попадется тот, кто им нужен. Но это редко срабатывает. В основном, на этом этапе ломаются откровенные слабаки и прочее ссыкло. А далее, вся надежда у ментов на ссученных. Кто-то где-то опрометчиво брякнул своим боталом. Другой это услышал. Полученную информацию переварил своими куриными мозгами, вычислил для себя мизерную выгоду и помчался шепнуть на ухо тому, кто в данных сведениях заинтересован.
Так наш брат и прогорает. Ну, а язык распускается, как правило, по пьяной лавочке или с бабой. Они самые: водка и бл… всему виной. Если ж ты грамотный и с малолетства учёный фраер. Если не прищучили тебя по горячим следам. Если следишь ты за своим базаром; знаешься с правильными людьми; живешь по понятиям. То будь уверен и в том, что ты спокойно сможешь загорать и дышать приморским тёплым воздухом. Вместо тебя в зону пойдет какой-нибудь Ваня-лох, на которого легавые и спишут всех собак.
– Похоже, что этим самым Ваней, меня нынче и назначили. – отметил я, с явным прискорбием.
– Коли так. Тебе, фраерок вовсе не позавидуешь. В конце концов, они своего добьются. Тебя сломают или просто сгноят в камере. Так что, Олег, готовься к самому худшему. А впрочем, шибко не отчаивайся. Все ж полстраны сидит в лагерях и ничего, привыкают. Эх, кореш!.. Что ж ты позволил-то им, так над собой поизмываться? Взял бы, да и подписал чего «мусорки» требовали. Потому как, никогда не поздно отказаться от своих же показаний. Мол, извините, граждане судьи. Оговорил себя, под оказанным на меня давлением. А здоровье. Его, брат, беречь сейчас нужно. Оно тебе обязательно понадобиться и на этапе, и на зоне. Тебе, мил человек, только предстоит утверждаться в новом, совсем ином мире, живущем по волчьим законам. Имя своё придется отстаивать. Чтоб не быть тебе всю свою жизнь, таким как я, Бесом, голью перекатной, без роду, без племени.