Непростые истории 5. Тайны ночных улиц
Шрифт:
– Кто вы, девушки?
Одна из них прошептала словечко на ухо:
– Готы…
Девицы хором сказали «спасибо», чмокнули в щеки кровавыми губами, похлопали меня по плечу и растворились в темноте за широкими воротными створками.
А я что? А я ничего.
Спокойно пошел обратно.
Добрался уже без всяких происшествий до своей уютной могилы, нырнул в гроб, крышку сдвинул и заснул крепко, без всяких кошмаров.
Что бы там ни говорили мои приятели-соседи, а бродить по кладбищу ночью нисколько не страшно. Двадцать первый век все же. И люди живые тоже вовсе не такие страшные, как старики их описывают, даже – как там девчонка выразилась? – прикольные.
Говард Кинг
Не знаю, как так вышло со мной, но я с детства был без ума от жанра ужасов, с ним же – и с мамой преподавателем литературы и русского языка – позже пришла любовь и к литературе в целом. Возможно, это была некая форма мазохизма, может и психического расстройства, но мне мальчишкой нравилось после просмотра или прочтения чего-то страшного ощущение, когда ты зарываешься с головой в одеяло, прислушиваясь к каждому шороху в доме. Ты будто попадал в другой мир, картина реальности менялась, и теперь играть нужно было по другим правилам. Естественно, я искал всё новые и новые грани этого ощущения и пришёл от Д.Емца с его «Чёрной-чёрной простыней» и «Мальчиком-вампом», к вышеупомянутому сэру Кингу, будь он неладен! От «Ночной смены» я был просто в восторге и ужасе. Кинг открыл мне Брэдбери, Лавкрафта, Готорна, и понеслось – не остановить. В итоге поиск привел меня в старших классах к мысли: «А почему бы мне не сочинить историю, где все будут играть по моим правилам?». Не знаю, что я там натворил в своей голове тогда, за какие рычаги дёрнул и на что себя обрёк, но только теперь, спустя пару лет, я по-настоящему начинаю себя плохо чувствовать, если не пишу и не читаю, меня будто затягивает в зыбучие пески.
Сорок четвертый Хэллоуин
Дьюи Андерсен проснулся от звона часов в гостиной, извещавших об окончании половины суток. Совсем скоро входная дверь будет страдать от стучащих в неё детишек. С кухни доносился сладковато-кислый запах тыквенного пирога. Сьюзи, жена Дьюи, считала, что на праздник, главным символом которого является тыква, грех не печь тыквенные пироги. По вкусу эти кругляши были так себе, но Дьюи, чтобы не расстраивать Cью, съедал два кусочка и сына Питера заставлял сделать то же самое. Угрозой непослушанию служил запрет выходить из дома. Это срабатывало тогда, когда Питер ещё бегал за сладостями в искреннем предвкушении, срабатывает и сейчас, когда поход за конфетами сменился розыгрышами над школьными учителями и несомненной фишкой, о которой за пределами городка Эйбон, наверняка, никто не слышал – игрой под названием «Конфетные Пираты».
Только ребята от тринадцати до пятнадцати могли в ней участвовать. Желавшие сыграть собирались в заброшенном доме номер 314 по Джорджстрит. Дом этот стоял там сколько Дьюи себя помнил. В свои четырнадцать лет – впервые, когда брат Генри поведал о «Конфетных пиратах» – Дьюи охватило странное волнение, будто в один прекрасный день этот старый дом на окраине города рухнул откуда-то с неба, принесённый ураганом из другого измерения. Или вылез из сырой, кишащей червями земли. Никто в городе толком ничего не знал о прежних хозяевах. Генри рассказал, что раньше дом принадлежал уродливому, нелюдимому парню, который был то ли «прокажённым», то ли «сифозным», отчего всё его лицо сгнило, и ему приходилось носить маску.
– Ты сам-то его видел? – спросил тогда Дьюи, привыкший подвергать сомнению все истории Генри.
– Нет, конечно, тупица, это было очень давно! Но так говорят…
– Кто говорит?
Генри ничего не ответил.
Cкорее всего, всё это было сплошным враньем. И тем не менее, стоя теперь у порога дома номер 314 по Джорджстрит в сгущающемся сумраке, Дьюи ощущал, как дурацкая выдумка Генри о прокажённом отшельнике в маске, наверняка не жалующего незваных гостей, превращалась в нечто осязаемое и вполне реальное. Возможно, если бы Дьюи вгляделся в наспех заколоченные окна на фронтоне, он бы даже смог рассмотреть, как там за пылевой завесой стоит чёрная фигура в пожелтевшей театральной маске – точь-в-точь как у Лона Чейни в «Призраке оперы» – и наблюдает за ними. Сейчас он мог представить всё что угодно, а поэтому, опустив глаза, быстрым шагом направился за Генри на задний двор.
Единственным входом в дом служило подвальное окно. Стекло отсутствовало, по-видимому, убранное ещё поколением «пиратов» его отца, чтобы, не дай бог, не вспороть себе брюхо, спускаясь вниз. Дьюи спросил тогда Генри:
– Почему бы не выломать заднюю дверь и не проходить через неё?
– Через окно круче! – буркнул брат и почесал ложбинку верхней губы.
Врёт… – понял Дьюи. Генри, сам того не замечая, постоянно так делал, когда лгал, будто таким образом снимал со своего рта ответственность за произнесённые слова.
Трусит, – вот, в чём было дело. Наверняка все, кто сегодня соберётся в подвале дома, и все, кто собирались в нём в прошлом, знали легенду о последнем жутком владельце и опасались тревожить его заколоченный досками покой. Но расспрашивать и выводить Генри из себя было поздно, половина его туловища уже исчезла за оконной рамой, из которой пробивалось тусклое желтоватое свечение.
В ту ночь в подвале дома номер 314 по Джорджстрит собралось много непрошенных гостей. Около двадцати мальчишек, все ребята с соседних улиц, все «избранные», знающие о «Конфетных пиратах». Они расселись на полу вокруг Светильника Джека с замиранием ожидая, что скажет мальчишка, стоящий возле огромной тыквы в центре их круга. Поднятой над головой ладонью он призывал всех к молчанию. В те минуты Дьюи ощущал себя частью чего-то большого и значительного: у них своё секретное общество, существующее уже на протяжении, вы только вдумайтесь, почти шестидесяти лет!
Когда все смолкли, стоящий в центре мальчишка нарочито басовитым голосом начал с приветствия «новых грязных сухопутных крыс» в их рядах, после чего, не медля, перешёл к правилам игры. Все собравшиеся делились на несколько команд из трёх человек: обычно пятнадцатилетний назначался капитаном, четырнадцатилетний – боцманом, тринадцатилетний – юнгой. Если же поделиться по возрасту не получалось, то роли назначал конфетный король прошлого года, которым и был рыжеволосый мальчишка, объяснявший правила. Каждая команда должна была собрать – то есть, отнять – максимально возможный куш за два часа, после чего вернуться на Джорджстрит для подсчета добычи. Собравшие больше остальных получали все сладости других команд и звание «Конфетного короля» для капитана. От того, кто ты в команде по старшинству, зависела доля получаемого тобой «великого сокровища». «Капитану» команды шло пятьдесят процентов добычи, «боцману» – тридцать и двадцать «юнге». Да и имя победителя будут помнить, по крайне мере, две-три последующих игры – чем не слава? Сладостей же получалось столько, что хватало королю на следующие пару месяцев, если сильно не налегать.
Злосчастный восемьдесят седьмой год… Дьюи навсегда запомнит его. Год, когда Генри Андерсон, его старший брат, решил во чтобы то ни стало получить титул «короля».
От воспоминаний Дьюи отвлёк стук в дверь. «Ну вот и первый посетитель», – подумал он, взяв приготовленную стеклянную вазочку, полную различных тянучек, шоколадок, мармелада, взрывной карамели и прочих вредностей. За дверью оказался паренек лет одиннадцати, облачённый в костюм новомодного супергероя, которого Дьюи видел на картинках комиксов Питера.
– Сладость или гадость? – спросил мальчишка писклявым голосом.
– Выбираю сладость, – ответил Дьюи, натянуто улыбнувшись. Его очень ущемляло, что он теперь не может, как этот паренёк, облачиться в маскарадный наряд и побегать, собирая конфеты. Напоминало о том, что он постарел и детские годы давным-давно позади. Дьюи взял небольшую горсть из вазы – не хватало ещё раздать всё сразу – и бросил конфеты в бумажный пакет мальчика, обклеенный летучими мышами и жёлтыми звёздами.
– Спасибо, сэр! – учтиво ответил паренёк и со всех ног помчался к следующему крыльцу.