Нерассказанная история США

Стоун Оливер

Подобное неравенство до такой степени возмущало американцев, боровшихся за возможность совместить оплату медицинской страховки и ипотеки с необходимостью прокормить семью, что в 2010 году конгресс неохотно одобрил закон Додда–Франка о реформе Уолл-стрит и защите потребителей. Закон требовал, чтобы решения по выплатам руководителям акционерных компаний в рекомендательном порядке выносили акционеры. Среди возмутившихся этим решением был исполнительный директор компании Countrywide Financial Анжело Модзило, наживший 470 миллионов долларов плюс доход от продажи акций за пять лет, прежде чем его фантастическая жадность и противозаконные сделки привели компанию к краху. Модзило осуждал «левую прессу и завистливых профсоюзных лидеров», давивших на руководство корпораций, и обвинял их в том, что они пытаются заставить «предпринимателей» уйти в тень¹⁹.

Несмотря на то что закон Додда–Франка был шагом в верном направлении,

он мало что мог сделать для решения проблем, приведших к кризису. Закон ничего не мог противопоставить структурам, стимулировавшим рискованное поведение, равно как не мог повернуть вспять динамику, при которой банки разрастались до таких размеров, что становились «слишком крупными для банкротства». Бывший глава Федеральной корпорации страхования вкладов Уильям Айзек признавал в интервью журналу Forbes: закон «все равно не мог бы предотвратить нынешний финансовый кризис, как не предотвратит и следующий… В действительности, – писал Айзек, – закон ничего не сделал для изменения ущербной системы регулирования, приведшей за последние 40 лет к трем банковским кризисам»²⁰.

Финансовый обозреватель Washington Post Стивен Перлштейн был ошеломлен тем, что Обама не смог «дать выход гневу популистов и направить народное недовольство в нужное русло», повесив всех собак на Уолл-стрит и их кормильца Гайтнера. Для Перлштейна «момент истины» наступил в ноябре 2009 года, когда Гайтнер «задушил в зародыше идею введения всеобщего налога на финансовые сделки и высвобождения денег для экономической стабилизации путем воспрещения кратковременных спекуляций большими объемами денежных средств». Перлштейн писал, что если бы Обама действительно заботился о людях, а не о тех, кто развалил экономику, то поручил бы Министерству юстиции начать против крупнейших компаний Уолл-стрит антимонопольную проверку, заставил бы конгресс перекрыть все налоговые лазейки, позволяющие менеджерам хедж-фондов и распорядителям частных капиталовложений платить меньший налог, чем их секретарши, и убедил бы «Большую двадцатку» «вернуть на повестку дня вопрос о налоге на финансовые сделки»²¹.

Бездомный спит у щита с рекламой элитного жилья в районе Бауэри на Манхэттене. Бюро переписи населения сообщало, что в 2010 году 46,2 миллиона американцев жили за чертой бедности – один из многих показателей растущего экономического неравенства в США.

«На чьей стороне Обама?» – задал вопрос Перлштейн. С приближением выборов 2012 года этот вопрос приобретал все большую остроту. Народный гнев из-за экономической ситуации достиг точки кипения. Члены движения «Захвати Уолл-стрит» и их союзники наводнили улицы мегаполисов и небольших городков по всей стране. Столь массовых народных протестов Америка не видела с 1930-х годов. Обама пытался усидеть на двух стульях, желая убедить как протестующих, так и недовольных протестами магнатов с Уолл-стрит, что он на их стороне. В июне 2011 года New York Times сообщила, что Обама обозвал транжир с Уолл-стрит «жирными котами», раскритиковал их льготы и даже осмелился посоветовать им умерить свои аппетиты. Теперь же, по данным газеты, Обама и его главные помощники пытались уговорить оскорбленных в лучших чувствах банкиров дать им деньги на новую избирательную кампанию²². Франклин Рузвельт сравнивал неблагодарных капиталистов с тонущим стариком, который бранит спасителя за то, что тот не выудил из воды его шляпу. Обама же сам пришел со шляпой в руках просить прощения и подаяния. В отличие от Рузвельта, нажившего себе врагов среди финансистов из-за создания большого числа рабочих мест и проведения реформ в области регулирования финансов, Обама не просто считал обитателей Уолл-стрит более важной категорией населения, чем рабочие, он даже извинился за то, что оскорбил их чувства.

Обама также воздал должное другим корпорациям-спонсорам. Лауреат Нобелевской премии экономист Джозеф Стиглиц отмечал: «Когда фармацевтические компании получают триллионные контракты, несмотря на законодательный запрет правительству – крупнейшему покупателю лекарств – заключать сделки по завышенным ценам, удивляться этому не приходится. Не нужно открывать в удивлении рот и из-за уменьшения налогов для богатых. Учитывая, сколь могуществен 1 % сверхбогачей, система должна так работать». Стиглиц процитировал слова банкира Чарльза Китинга, произнесенные им в 1980 году, когда он лишился всего в результате депозитарно-долгового кризиса. Когда члены комитета конгресса спросили, надеется

ли он, что его деньги смогут оказать влияние на выборных лиц, Китинг ответил: «Я очень на это надеюсь»²³. В 2010 году Верховным судом было вынесено решение по делу организации Citizens United, снявшее всякие ограничения на выделение корпорациями средств на избирательные кампании. Это позволило корпорациям и банкам с еще большей эффективностью продвигать свои интересы.

Неспособность Обамы выработать прогрессивную политику в сфере здравоохранения – лейтмотива всей его избирательной кампании – также была очевидной. С первых же дней в Белом доме Обама решил избежать конфронтации с медицинскими страховщиками и фармацевтической индустрией, которые не только сыграли важную роль в его избрании, но и провалили все попытки Клинтона провести реформу в этом секторе. Для того чтобы завоевать их поддержку, он согласился с их требованиями исключить ключевые законодательные инициативы демократов в сфере реимпорта и оптовой торговли. Он отказался от всех инициатив в сфере единоличной оплаты медицинской страховки правительством, при том что признавал такую систему лучшим вариантом для создания общедоступного здравоохранения, существующим в большинстве развитых стран. Вместо того чтобы самому контролировать проведение реформы, он переложил ее на плечи конгресса. Обама и в дальнейшем шел на поводу у индустрии здравоохранения, отказавшись от публичного обсуждения реформы и расширения программы «Медикейр», и это несмотря на то, что подобные инициативы вызвали горячую общественную поддержку.

Остальное сделала медицинская индустрия. 3300 лоббистов, представлявших более 1500 организаций – в три раза больше, чем все представители оружейного лобби, – предприняли все усилия для того, чтобы воспрепятствовать попыткам урезать доходы корпораций. Лоббистов, стремившихся контролировать политику в отношении сектора, занимавшего 17 % экономики, было в шесть раз больше, чем конгрессменов. Лишь за первые шесть месяцев 2009 года они потратили на это 263,4 миллиона долларов. Результатом стал законодательный акт, расширявший возможности для незастрахованных американцев, но таким образом, что настоящую выгоду получали только страховые компании²⁴.

Белый дом обвинял во всем Джо Либермана и других «центристов» в конгрессе, продвигавших компромиссные решения, которые были табу для большинства демократов. Но сенатор Расселл Файнголд, убежденный сторонник публичного обсуждения реформы, считал подобные оправдания неубедительными. «Этот законопроект выглядит именно таким, к какому стремился в первую очередь сам президент, так что мне кажется неуместным вешать всех собак на Либермана», – сказал он²⁵. Обама полностью провалил реформу здравоохранения, не сумев даже ответить на обвинения республиканцев в том, что правительство хочет решать, кто заслуживает медицинской помощи, а кто нет. Эта реформа стала настолько непопулярной, что создала демократам серьезные проблемы во время промежуточных выборов в 2010 году. Как отмечал Роберт Каттнер, «это должна была быть битва президента и народа против корпоративных интересов. Вместо этого, по мнению большинства людей, получилась битва президента и корпоративных интересов против народа». В результате демократы потеряли значительное число мест в конгрессе²⁶.

Бои за бюджет шли по тому же сценарию. Обама продолжал попытки достичь согласия между двумя партиями, хотя по действиям республиканцев было понятно, что они хотят не только победить его, но и продемонстрировать полную неспособность правительства решать социальные проблемы. Как заметил в апреле 2011 года обозреватель Washington Post Гарольд Мейерсон, «проект бюджета, предложенный республиканцами в палате представителей, – это как минимум первая республиканская программа в ХХІ веке. Сутью же программы является отказ от тех путей, по которым страна шла в веке двадцатом»²⁷.

Но окончательная сделка, которую Обама заключил с республиканцами, привела даже к худшим последствиям, чем те, которые могли быть в случае принятия первоначального варианта. Произошло не только уменьшение налогов на самых богатых до еще более низкого уровня, чем при Буше, но и сокращение социальных программ для самых незащищенных категорий населения. «Временно» сокращая налоги 10 лет назад, Буш прекрасно знал, что это сокращение будет постоянным. Дэн Бартлетт, бывший пресс-секретарь Буша, признавал: «Как политики, мы прекрасно понимали, что, как только подобное решение вступает в законную силу, его практически невозможно отменить. И это неплохо. Честно говоря, то, что мы сумели поставить такую ловушку, – это очень хорошо»²⁸. Но для американского общества, выступавшего резко против дальнейшего уменьшения налогов на самых богатых в свете чудовищного бюджетного дефицита, тот факт, что возглавляемые Обамой демократы с жизнерадостным видом попались в эту ловушку, был отнюдь не таким положительным.