Нерон. Блеск накануне тьмы
Шрифт:
– Но ты ведь и не рассчитывал на другой прием? – пожала плечами Поппея. – Вряд ли найдутся желающие аплодировать твоему плану по восстановлению Рима.
– Сенат давно уже вялый и покорный, так с чего ему меняться?
Я опустился на скамью с мягкими подушками и жестом велел слуге подать чашу с «напитком Нерона» – охлажденной снегом кипяченой водой. Казалось бы, ничего особенного, но, на мой вкус, это был самый освежающий напиток из всех, и его запасы у меня во дворце никогда не заканчивались.
Как только у меня в руке оказалась чаша с «напитком Нерона», я осушил ее залпом. В курии я чуть не умер и от жары, и от жажды.
Поппея тоже жестом приказала
– Они согласились с тем, что смерть твоей матери наступила в результате самоубийства, после того, как было раскрыто ее участие в заговоре против императора. Признай, Сенека придумал для тебя отличную версию защиты.
Сенаторы готовы голосовать за любое твое предложение, но сейчас все несколько иначе. Во-первых, ты решил преобразовать все устройство Рима. А во-вторых, и, возможно, это для них самое главное, твоя идея будет стоить им немалых денег. Когда они признали твою мать виновной, это им ничего не стоило. Как ничего не стоило и согласиться с тем, что твои речи должны выгравировать на серебряных табличках и зачитывать по всей империи. Но этот твой проект ударит их в самое болезненное место – по их кошелькам. Кое-кто из них, благодаря твоему перепланированию Рима, потеряет дорогостоящую недвижимость в самом центре города.
– Тут ты права, – согласился я. – Но Великий пожар всем дорого обошелся. – Я рассеянно похлопал ладонью по аккуратно сложенной пурпурной тоге.
– Тебя еще что-то беспокоит, – заметила Поппея.
Как же хорошо она меня знала! Мы всегда видели друг в друге собственное отражение, разделяли одни и те же чувства и перемены в настроении.
И тут я сорвался:
– Они продолжают винить меня! Думают, что это я начал Великий пожар!
– Кто эти они?
– Все! Сенатор Сцевин обвинил меня практически напрямую. И никто не стал ему возражать: они просто сидели и молча на меня пялились!
– Сцевин – напыщенный сноб, – усмехнулась Поппея. – К нему вообще не стоит прислушиваться.
– А мне показалось, что к нему очень даже прислушиваются. И Лукан сказал, что люди проклинают того, кто начал пожар, но имени его не называют. То есть опасаются, что когда произнесут имя вслух, то вызовут гнев могущественного человека… императора.
– Лукан? – Поппея скривилась. – Этот поэт и племянник Сенеки? Он тебе завидует, потому что ты пишешь гораздо лучше его.
– Нет. – Я покачал головой. – Дело не только в этом и не только в сенаторах. – (Что касается поэтического дара Лукана, он был очень талантлив и в нашем соперничестве «дышал мне в спину».) – Несколько дней назад мой давний учитель кифаред Терпний сказал мне, что ходят слухи, будто я, пока полыхал Рим, пел свою поэму «Падение Трои». И что хуже всего, он в это поверил. Я знаю, что поверил, видел по его глазам. А еще ходят слухи, будто я сам разжег Великий пожар, чтобы потом перестроить Рим и переименовать в свою честь. Думаю, есть история, сложенная из этих двух частей, и звучит она так: Нерон поджег Рим, взобрался на какую-то башню, схватил кифару и стал распевать «Падение Трои», мечтая назвать Вечный город своим именем.
Меня охватил гнев, но он не смог придушить вызванную всеми этими обвинениями тоску и мерзкое ощущение, что меня предали и мой народ, и мой Сенат.
– Я не говорил тебе об этом, хотя следовало.
Поппея подошла ко мне со спины, обняла за плечи и прижалась губами к затылку. Мы сплели пальцы.
– Ты должен обо всем мне рассказывать. Ты ведь знаешь – мы одно целое, и так будет всегда.
– Да. – Я крепче стиснул ее пальцы. – Мы – одно целое.
Поппея
– А что, если пожар действительно начался не случайно? Что, если был поджигатель или поджигатели? Такое ведь возможно.
– Но с какой целью им это делать?
Поппея задумалась. Я ждал.
– Есть безумцы с тягой к разрушению, – наконец сказала она. – Есть и те, кто приходит в возбуждение, просто глядя на огонь. Тут мы никогда не угадаем. Но предположим, что есть некая группа, для которых в пожаре были и смысл, и цель?
– Не могу представить, кто бы это мог быть. Военные? Нет. Рабы? Нет. В результате многие могли обрести свободу, но еще больше погибло бы в огне. Чужестранцы, что живут в Риме? Тоже нет. Они прибыли к нам, чтобы торговать, а еще потому, что жить здесь им нравится больше, чем у себя на родине. Евреи? Нет. В Иерусалиме они могут быть озлобленными и даже проявлять склонность к насилию, но это – потому что мы присвоили их землю. Это основные группы, которые у нас имеются.
– Об одной ты забыл, – сказала Поппея.
– Да? О какой же?
– Христиане. Помнишь, мы с тобой говорили об их секте, после того как ты отпустил того Павла из Тарса? Я предупреждала тебя, что они опасны. А ты рассмеялся и целую лекцию мне прочитал. Дорогой, ты действительно невыносим, когда начинаешь меня поучать. Говорил, что я все преувеличиваю, и даже утверждал, что их присутствие среди моей прислуги не доставит мне никаких проблем.
– О да, я прекрасно помню тот наш разговор. Ты сказала, что во дворце развелось много новообращенных, но не смогла доказательно объяснить, что в них плохого. Тебе они не нравятся, потому что они – ответвление иудаизма, к которому ты так расположена.
– Да их все ненавидят! Они отказываются участвовать в римских богослужениях, втайне встречаются по ночам, а это, как ты знаешь, запрещено законом. Они поклоняются человеку, который был казнен как предатель Рима. Мне продолжать?
– Не стоит.
Теперь я припомнил, что Поппея весьма иррациональна в этом вопросе, а у меня не было настроения выслушивать обличительные речи.
Я сделал глубокий вдох, выдохнул и озвучил свое решение:
– Надо умилостивить богов, которых мы могли оскорбить. Я проведу все надлежащие ритуалы. Надеюсь, это успокоит людей и слухи сойдут на нет. В противном случае…
В противном случае мое правление окажется под угрозой.
На этом наш разговор с Поппеей завершился.
После обеда я стоял у окна и смотрел вниз, на дворцовые земли, где все еще стояли палатки и шатры, но теперь, когда люди начали возвращаться в город или разъезжались по другим местам, временных жилищ заметно убыло. Всю отведенную для беженцев территорию освещали факелы.
Факелы…
Я вспомнил мужчин, которые в самый пик Великого пожара забрасывали в горящие дома факелы и возносили хвалы Иисусу. Вспомнил и о тех, которые говорили, что исполняют чью-то волю. То есть были те, кто намеренно поджигал дома, и я видел это собственными глазами.
И еще… О чем Поппея так настойчиво спрашивала Павла? Что-то о конце времен… О том, каким будет возвращение Иисуса… Твердила, что в конце времен мир охватит великий огонь и принесет его Иисус.
Да, Поппея обвиняла их лидера в том, что он утверждал, будто пришел на землю, чтобы разжечь великий огонь, и сожалеет, что этот огонь еще не разгорелся.
Павел тогда уклонился от прямого ответа, не стал ничего отрицать, просто сказал, что он не слышал, чтобы Иисус так говорил. Но правда в том, что Павел не слышал речей Иисуса, потому что никогда его не встречал!