Нерон. Блеск накануне тьмы
Шрифт:
Я кивнул и обратился к Тигеллину:
– Не желаешь навестить тех, с кем в былые времена предавался плотским утехам?
– Желаю и не упущу такой возможности, – широко улыбнулся он.
А мне не терпелось воссоединиться с дорогими для меня людьми, знавшими меня на разных этапах жизни и в том числе в ту пору, которая не была императорской.
Сказать, что они знали меня, когда я был еще совсем юным, недостаточно, хотя бы потому, что императором я стал в шестнадцать лет, а в одиннадцать меня усыновил Клавдий и я был практически изолирован от
Возведенный по указанию Эпафродита императорский шатер отличался ото всех других только своими размерами, ни о какой роскоши не могло быть и речи просто потому, что это не только дико, но и неразумно.
Шатер, понятное дело, укрывал от палящих солнечных лучей, но внутри было душно и воздух влажен от растоптанной травы.
В общем, рабы, которые энергично обмахивали нас огромными опахалами из перьев, прекрасно видели, что мы в шатре потеем и маемся от жары не меньше тех, кто снаружи.
Первые дорогие моему сердцу люди, которых я увидел, войдя в шатер, – это Эклога и Александрия, мои не просто няньки, а кормилицы, которые по тем чувствам, которые я к ним испытывал, были в свое время для меня дороже и важнее, чем мать. В результате я оставил их при дворе даже после того, как повзрослел и давно перестал нуждаться в кормилицах.
Эклога, бледная, с изможденным лицом, просто меня обняла.
Александрия, дородная, полногрудая женщина, громко воскликнула:
– О, какое счастье увидеть тебя здесь после всего этого ужаса!
– А вы? – спросил я. – Как уцелели? Где прятались?
– Мы бежали из дворца сразу, как начался пожар, – ответила Эклога. – Бежали к нашим родным, что живут в селениях под Римом.
– Небо было огненно-красным на мили вокруг, – перебила ее Александрия. – Прям как раскаленная жаровня.
– Знаю, возвращаясь в Рим, видел эту картину с вершины холма, – сказал я. – Слава богам, вы уцелели!
– Слава богам, мы все уцелели!
Следующим меня приветствовал Парис, актер, которого я знал дольше всех других. Он был моим первым учителем в те времена, когда моя мать пребывала в изгнании, Калигула отнял поместье отца, а я на правах бедного родственника жил у тетки.
По возвращении мать, которая не одобряла актерство, уволила Париса, но было уже поздно: он успел привить мне любовь к театру и, соответственно, к актерскому мастерству.
Став императором, я призвал его ко двору как своего друга, и мать уже ничего не могла с этим поделать.
– Цезарь! – воскликнул Парис.
Лицо его сияло от радости, ну и от пота, конечно, тоже.
– Слава богам, мы вместе, – улыбнулся я. – Что с твоим домом? Он уцелел? Как твои близкие?
Парис был низкорослым, но обладал даром становиться выше, когда играл высоких персонажей. И лицо у него было довольно заурядным, но он, если того требовала роль, умел превращаться в красавца.
Теперь он был самим собой, то есть передо мной стоял мужчина средних лет, средней комплекции с довольно жиденькими волосами.
– Мой дом в Шестом районе, – ответил Парис, – так что он уцелел благодаря устроенной вигилами противопожарной полосе. И да, никто не пострадал. – Тут он рассмеялся. – Кстати, коль твой дворец на том берегу сохранился, а с ним и твой театр, мы в скором времени можем снова начать ставить тогаты [46] и претексты [47] .
46
Тогата – национальная древнеримская комедия. Сюжеты тогат чаще всего основывались на повседневной италийской жизни.
47
Претекста – национальная драма, черпающая свои сюжеты из жизни высших слоев общества.
– Здесь я с тобой согласен: людям нужны зрелища… Особенно после бедствия такого масштаба. Сделаем это и таким образом поможем всем поверить в то, что жизнь продолжается.
– Да, довольно странно, но драма на сцене может послужить лекарством от трагедии в реальной жизни. В постановке на сцене наши личные страдания превращаются в страдания общечеловеческие, они вплетаются в полотно бытия как такового.
– О боги! Сдается мне, что ты ошибся с выбором призвания, тебе бы к философам прибиться.
– Актеры преподносят людям философию на том уровне, на котором те способны ее понять, – высказался Парис. – Такой подход мне ближе, и я полагаю, что он практичнее и полезнее других.
Пока мы говорили, я заметил возле стола с закусками Аппия. Вид у него был потерянный. Закончив разговор с Парисом, я устремился к учителю пения:
– Как же я рад тебя здесь встретить! Когда увидел твое имя в списке уцелевших – это был просто подарок небес.
– А для меня настоящий подарок судьбы то, что ты вспомнил обо мне и моя участь тебе небезразлична, – отозвался Аппий.
– Неужто ты думаешь, что я заброшу мои уроки по вокалу? – Спросив, я рассмеялся, чтобы придать нашему разговору некое подобие легкости, хотя обстоятельства к этому совсем не располагали. – И тут мне без моего учителя не обойтись!
Аппий просто кивнул в ответ: он всегда был довольно мрачным – редко улыбался, а шутил и того реже. Но при всем этом он был превосходным учителем, и благодаря ему я обрел уверенность в том, что смогу выступать перед публикой.
– О, а вот и Терпний! Иди же к нам! – жестом подозвал я любимого кифареда.
Да, Терпний был воистину легендарным кифаредом. Впервые я тайком услышал его игру, когда он сам с собой репетировал в одной из пустых комнат во дворце Клавдия. Тогда, услышав эти божественные звуки, я дал себе слово, что когда-нибудь он обязательно будет моим учителем.
Став императором, я воплотил свою мечту в реальность. Всему, что я узнал о кифаре – и, кстати, был удостоен почестей за свое мастерство кифареда, – я был обязан именно Терпнию.
Выступая перед публикой, я совмещал три компонента: вокальные уроки Аппия, уроки игры на кифаре от Терпния и мои собственные стихотворные сочинения.