Неруда
Шрифт:
Но Алоне не всегда полон восторга. Когда ему не нравится «заданность», он этого не скрывает.
В «Насьон» от 23 февраля того же года Херман Сепульведа прямо объясняет, почему тяжелая артиллерия обстреливает Неруду даже из Европы. Журнал «Куадернос», выпускаемый Конгрессом за свободу культуры, исподтишка покусывает поэта, заметки эти пишут Хулиан Горкин, Хавьер Абриль и Рикардо Пасейро. Они не пытаются скрыть то, что Макс Шеллер назвал «экзистенциальной досадой» и что медиевист Рамон Менендес Пидаль{141} обозначит как «тоску по чужому благу», то есть, попросту говоря, зависть. Он вспоминал, как на встрече писателей в Консепсьоне критик Марио Оссес заявил: «…величие Неруды состоит в том, что его можно ощипывать как угодно».
За всей этой прекрасно организованной и весьма доходной литературной
Конгресс за свободу культуры наносит удары, а Неруда отражает их безо всяких расшаркиваний. Поэт никогда не уступает давлению извне. «Я был и останусь коммунистом», — демонстративно заявляет он в Муниципальном театре на лекции в воскресенье 15 июня 1958 года. На похоронах Гало Гонсалеса, генерального секретаря партии, он держит речь от имени коммунистов-интеллигентов. В мае его избирают президентом Общества писателей Чили. В том же месяце поэт направляет письмо президенту страны Ибаньесу в защиту гражданских прав лиц, вычеркнутых из избирательных списков, среди которых был и сам поэт. А 3 августа 1958 года Неруда встречает радостным кличем: «Победа!» Этот возглас прозвучал в газете «Сигло», где была опубликована статья Неруды под заголовком «Мы переживаем славные дни — проклятый закон приказал долго жить».
128. Дни ясные и дни пасмурные
Неруда боец по натуре. В то время не было среди писателей человека, столь озабоченного проблемами нелитературными, столь встревоженного судьбами мира. Поэт сражается за мир и за поэзию.
В последнем номере «Эрсильи» за 1953 год появляется его отповедь на книгу Леопольдо Панеро «Личная песнь», от начала до конца направленную против Неруды, как по названию, так и по существу. В сентябре 1954 года Неруда присылает из Исла-Негра открытое приветственное письмо «Добро пожаловать, Габриэла Мистраль!». Она впервые за долгие годы проездом посетила Чили.
В ноябре 1955 года на похоронах отца чилийского креолизма Мариано Латорре{142} Неруда произносит импровизированную речь.
При первой возможности он сбегает в Исла-Негра, но и там его настигает грохот городских событий. «Валентин, невидимый и неуловимый дурачина, почему не приезжаешь к морю? Нам надо поговорить», — пишет он мне 17 января 1957 года. Упоминает о «подлых и непристойных» намеках некоего критика — Неруда не намерен сносить их, он перейдет в наступление. «Разумеется, я воспользуюсь своим оружием — одами, я задам всем им жару, достанет на несколько лет. Хватит отсиживаться в укрытии! Ты еще увидишь, как они захлебнутся собственным ядом».
9 марта он зовет еще настойчивее. «Здесь стоит ясная погода. Я пишу по нескольку раз в день. Не ленись и приезжай в субботу, а в понедельник вместе поедем в город. Я решил, что весь год буду жить так: две недели в Исла-Негра, две недели в Сантьяго. Этого требует моя работа. Двух недель в городе мне с головой хватит, чтобы побывать на куче собраний. В понедельник 18-го я приеду в Сантьяго часов в 12. И обязательно зайду в правление Общества… Когда увидимся, спроси меня про Вальпараисо».
Я привык к тому, что его письма приходят ко мне со всех концов света. В сентябре 1957 года он пишет из Парижа: «…сейчас мы уже, можно сказать, на обратном пути. Побывали в Армении, на Цейлоне, в Индии, в Китае и в Москве — в общем, есть о чем поговорить. Но это уже в Исла-Noir [164] ». Он вспоминает кошмарного мальчонку Клаудио, которого за неудержимую страсть проникать в суть вещей, разбирая их на части, прозвал Развинчивателем.
164
Черный (фр.); Исла-Негра в перев. с исп. Черный остров.
Другое письмо, помеченное 10 ноября, отправлено из Стокгольма. Неруда сообщает:
«Мы отплываем на „Боливии“ компании „Джонсон лайн“. Этот пароход придет в Вальпараисо в середине декабря».
Известно, что поэт любил пароходы, долгие путешествия, многомесячные поездки еще и потому, что каждый раз привозил с собой готовой новую книгу.
«У меня болит нога, что-то вроде мучительного ревматизма, и потому это письмо пишу тебе лапкой Косолапки… Мне надо о многом с тобой поговорить.
Неруда участвовал во второй предвыборной кампании Альенде, который баллотировался на пост президента. 8 августа 1958 года в Бакедано целая группа интеллектуалов выступила в его поддержку. Неруда сказал тогда: «Альенде — лучший кандидат, который у нас был, есть и будет». Эти слова он произнес за пятнадцать лет до гибели Альенде и своей собственной смерти. Мы все считали, что Неруда абсолютно прав. Там же выступил — ко всеобщему изумлению — писатель Бенхамин Суберкасо, самовлюбленный ниспровергатель авторитетов, а также я, автор этих строк, никого, разумеется, этим не удивив.
Мы едем на побережье. Казалось бы, направляемся в Исла-Негра, но доезжаем только до Картахены. Машина останавливается на каком-то углу, и в непроглядной зимней ночи нас ведут неизвестно куда по пустынным улицам курорта, который в эту пору совсем безлюден. Крадучись, мы входим в большой старый деревянный дом. Меня провожают в спальню с двумя кроватями. Через час отворяется дверь — на пороге стоит Неруда в грубом свитере и берете моряка торгового флота. Мы оба смеемся. «Уходим в подполье! — говорит он. — Ты не знаешь, ни кто я, ни как меня зовут». Делать нечего, пришлось сыграть роль и в этом неважно поставленном спектакле. На следующий день в этом доме начался нелегальный съезд Коммунистической партии Чили. Неруда говорил о необходимости связать тесными узами народ и культуру, привлечь интеллигенцию в партию рабочих. Кое-что из этого удалось сделать. Через десять лет после смерти Неруды чилийские коммунисты провозгласили себя партией Неруды и Рекабаррена.
Политика не мешает ему жить жизнью сердца. Чем больше он занят общественными делами, тем больше пишет о любви. Как звонкая пощечина тем, что утверждал, будто гнусные коммунисты иссушили душу Неруды, прозвучали «Сто сонетов о любви», посвященные даме его сердца Матильде Уррутиа; этот дар он в истинно рыцарственном стиле преподносит в обращении к ней, помеченном октябрем 1959 года. Поэт посвящает Матильде не только звонкие рифмы, «звучавшие подобно драгоценным металлам или орудийной пальбе», он «выстроил с помощью топора и перочинного ножа эти дощатые склады любви, воздвиг крошечные домики — по четырнадцать досок в каждом, — чтобы в них жили твои глаза, которые я обожаю и воспеваю» [165] .
165
Перевод Л. Осповата.
В предыдущей книге «Плаванья и возвращения» чего только нет, в ней он проходит по всем широтам, много страниц уделив ослепительной Венеции, с которой распрощался лишь спустя пять месяцев, да и то не по своей воле.
К Неруде вернулся голос, и в 1958 году он в сотый раз отправился на свою малую родину. Как в детстве, он глядит теперь из окна на провинцию Каутин, но никого не видит в деревянных поселках. Струи дождя льнут к стенам, как плющ или нежный мох. Близких его там уже нет. Исчезли знакомые лица, знакомые вещи. Он чувствует: это и есть настоящая разлука. Ибо: «ты уехал совсем, если вернулся и только дождь, / один лишь дождь встречает тебя. / И нет для тебя распахнутой двери, нет для тебя хлеба. Нет никого». От озер чилийского Юга он переносится мыслью к озеру Разлив. «Я люблю вспоминать, как ты рыбу в Разливе ловил…» [166] . В некотором смысле Ленин для Неруды как бы напоминает кого-то — неизвестно кого именно, — о ком мечталось с юности. Или поэту просто хотелось думать, что такая мечта жила в его душе. Но он умоляет читателя не смешивать воображаемого вождя с истинным. «Осторожно! Не спутай его с инженером холодным. / Осторожно! Не спутай его с мистиком пылким. / Пылал его разум, но не обращался он в пепел, / и смерть не смогла остудить его пылкое сердце» [167] .
166
Перевод О. Савича.
167
Перевод О. Савича.