Неруда
Шрифт:
«Я предоставляю слово последнему оратору, который и закроет прения. Этот человек находится в зале всего несколько минут. Вы его еще не видели. Его преследуют… Слово Пабло Неруде!»
Это было словно электрический разряд. Все присутствовавшие вскочили на ноги. Неруда произнес короткую речь. Как будто извиняясь, он сказал:
«Дорогие друзья, я прибыл на конгресс с некоторым опозданием. Виною тому препятствия, которые мне пришлось преодолеть на пути сюда. Я передаю вам всем привет от народов далеких стран. Политический гнет, существующий в моей стране, научил меня ценить человеческую солидарность, которая превыше всех преград, плодоноснее всех долин».
И
Первый экземпляр этого издания он получил утром того же дня и успел подарить его Пикассо, но перед выступлением попросил художника временно вернуть книгу.
Когда же заседание окончилось, Неруда, в точности по поговорке: «Кто дает и отбирает, тот потом не возвращает», — забрал книжку себе, объяснив, что у него это единственный экземпляр.
Не обошлось и без газетных «уток». На следующий день все газеты Сантьяго опубликовали каблограмму из Парижа, в первом абзаце которой говорилось буквально следующее: «Совершенно неожиданно для всех сегодня здесь появился преследуемый чилийскими властями поэт-коммунист Пабло Неруда. Он присутствовал на утреннем заседании Всемирного конгресса сторонников мира, который проходит в Париже, и обратился к собравшимся с речью. Обстоятельства, при которых поэту удалось покинуть свою страну и совершить эту Поездку, окутаны глубочайшей тайной».
Между тем за день до публичного появления Неруды в Париже шеф разведки и политической полиции Чили Луис Брум Д’Авоглио сделал в Сантьяго заявление для прессы, в котором утверждал, что Неруда вот-вот будет схвачен его агентами.
В Париже Неруду посетил репортер Франс Пресс и сообщил ему, что правительство Гонсалеса Виделы, узнав о его пребывании во Франции, широковещательно заявило, будто субъект, выдающий себя за Пабло Неруду, — подставное лицо. И журналист решил поглядеть на «двойника» Неруды.
105. Европа совершает открытие
С этого изгнания начался новый период в его жизни. В 1949 году критики назвали Неруду первым поэтом Латинской Америки. На нашем континенте такое мнение было, можно сказать, единодушным. Но в Европе, если не считать людей посвященных, широкой публике он не был известен.
Неруда вообще постоянно завоевывал все новые и новые аудитории. Поначалу он был поэтом провинции Темуко, затем, в Сантьяго, стал поэтом студенчества двадцатых годов, позднее вся страна признала его своим национальным поэтом, гордостью чилийской литературы.
Четыре года Неруда провел в Азии, но почти никто там не понял, что это — поэт. Даже те, кто был с ним знаком, читать его не могли, так как испанский язык в тех широтах совсем не в ходу.
Его слава росла, если можно так выразиться, благодаря личным контактам, благодаря физическому и духовному присутствию его самого и его книг сначала в Аргентине, потом в Испании, Мексике, во время его коротких поездок почти по всем странам Латинской Америки. Таковы были пределы его славы в ту пору, и в этих пределах имя его гремело.
Но большинству читателей Северной Америки и Европы это имя практически ничего не говорило. Однако вынужденное изгнание Неруды, несколько лет, прожитых в Старом Свете, участие в общественном и политическом движении того времени способствовали тому, что его поэзия нашла дорогу к читателям других культур, других языков, завоевала себе новых восторженных поклонников.
Его принял даже тот город, о признании которого двадцать лет назад он не мог и мечтать. Париж стоит тысячи месс. А он служил свои мессы не только талантом, но и преданностью. В мае Национальный комитет французских писателей устроил в честь иностранных писателей — участников Конгресса сторонников мира прием в La Maison de la Pens'ee [128] .
128
Редакции журнала «Пансе» (фр.).
На французский поэму перевела Алис Арвейлер, а прочел перевод — посвятил Неруду в рыцари поэзии — сам Луи Арагон.
Неруду всегда влекло к людям, близким по духу. В Париже оказалось много старых друзей — товарищи по Испании, которые в дни Гражданской войны организовали ему переход через Пиренеи, друзья по мексиканским событиям, а также Эренбург, Арагон, Анна Зегерс, Николас Гильен, Жоржи Амаду, много латиноамериканцев. Появились и новые друзья: Поль Элюар, Поль Робсон, Жан Марсенак, Пьер Куртад, Ренато Гуттузо.
Неруда, последнее время живший в полном уединении, довольствовавшийся неспешными речами контрабандистов и конокрадов в глухой сельве, вдруг оказался в столице мира и, как истомившийся по лакомствам гурман, наслаждался общением и собственной популярностью. Он был в моде, давал по десятку интервью в день.
Но все свои вечера он отдавал друзьям. А с каким наслаждением утром по воскресеньям он отправлялся на Блошиный рынок, где тратил — а может, приобретал? — время, как на Восточном базаре в Сантьяго.
Париж он завоевал, водрузил в нем свое знамя. Теперь стрелка компаса указывала на другую, еще неведомую, но притягательную столицу — Москву.
106. Ветер старого Нового Света
К тому времени Неруда уже начал новую книгу, но «Всеобщая песнь» его не отпускала. Он думал, что распростился с нею, написав «Новогодний гимн омраченной родине», но тема родины по-прежнему преследовала поэта: в его котомке беглеца лежали две книги — «География Чили», «Птицы Чили» — и ветка терновника. В «Новогоднем гимне» он обращался к «людям Писагуа». В сущности, ведь и его место там, среди узников. Он вспоминает Феликса Моралеса, Анхеля Веаса, погибших в этом концлагере. И снова поэт проклинает «лживого пса». В Европе у него была одна забота — слушать голос родины. И делать все, чтобы родина слышала его. В своей поэзии Неруда прямо называл и друзей и врагов. Называл по именам героев и антигероев, «хищников и торгашей». Страстно требовал возмездия:
Они будут поименованы. Родина, ты не дала мне дивного права тебя воспевать, когда ты одета в левкои и в пену морскую, слов не дала ты мне, родина, чтобы назвать тебя именами из золота, благоуханий, цветочной пыльцы, чтобы, сея, разбрасывать капли росы, что спадают с твоих изумительных черных волос; с молоком материнским такие слова ты дала мне, из которых слагаются бледных червей имена,— в недрах твоих копошатся они, пьют твою кровь и жизнь у тебя отнимают [129] .129
Перевод О. Савича.