Несбывшаяся весна
Шрифт:
Давно пора им поговорить!
– Девчоночки, привет! Уж вы мои раскрасивые! – раздался веселый голос, и чья-то рука приобняла Ольгу за плечо. Она увидела Петра, который замер между ними с Валентиной. Валентину он тоже обнимал.
Ольга смотрела на них обоих. Потом перевела взгляд на забинтованную грудь и руку Петра. Ну, бинтов на ноге под штаниной не видно.
– Валя, а Сергей Сергеевич когда-нибудь смотрел Петра? – спросила Ольга.
Валентина побледнела…
– Видимо, нет, – кивнула Ольга. – А то бы он сразу догадался. Наши другие врачи не работали в тюрьмах, не знают всяких фокусов. А Петр ведь в лагере был.
– В каком лагере? – насторожилась Валентина.
– Погоди, Валь. Тут надо разобраться. Ты к чему ведешь, Оленька? – Петр чуть наклонил голову, всматриваясь в ее лицо. – При чем тут какой-то лагерь?
– При том, что ты знаешь, что такое мастырка, – сухо ответила Ольга.
– Что-о? – протянул было Петр, но Валентина взяла его за руку и повернула к себе:
– Ты что, правда был в лагере?!
Глаза ее наполнились слезами.
– Да ты что, Валь! – прижал ее к себе Петр. – Я вообще не пойму, о чем речь!
– Мне трудно судить, конечно… – заговорила Ольга виновато. – Да я никого и не сужу… Могу себе представить, как там было страшно, в Сталинграде. Я вон всего несколько раз под обстрел попадала и то чуть не умерла от ужаса. Даже подумать страшно, чтобы снова это испытать. Я могу понять… Ну ладно, если ты пошел на такой шаг, если сделал самострел…
– Что?! – возмущенным хором воскликнули Петр и Валентина, но Ольга протестующе выставила ладонь:
– Что слышали! Валя, ты не видела ран Петра в Мазуровке, а я видела. Странно, что никто из наших врачей это еще на пароходе не обнаружил, еще до того, как нас потопили. Ну, наверное, им, как и мне, видеть такого не приходилось. А когда сегодня Сергей Сергеевич начал про самострел рассказывать, я так и обмерла. Ладно, Петр, не мне тебя судить. Ты это сделал, чтобы дезертировать. И вот тебя вывезли в тыл и лечат… Но ты же понимаешь, что нельзя всю жизнь в госпитале провести, не до бесконечности же Валентина будет тебе горчичники ставить, чтобы вызвать воспаление и картину самострела скрыть! Конечно, там все красно-желтое, с пузырями, обугленных краев раны не видно, но я-то их помню!
– Погоди, что ты несешь?! – У Петра был очень озадаченный и очень правдивый вид. – Что мне ставит Валентина?
– Горчичники на рану.
– Чушь какая, – легко сказал Петр. – У меня воспаление еще на пароходе началось, по пути из Саратова. Там никакой Валентины не было.
– Значит, тебе что-то Варвара Савельевна дала, видимо, с собой горчицы в какой-нибудь мешочек положила, – настаивала Ольга. – И ты сам… Или какая-то из тех девчонок, которые вечно вокруг тебя вились и которых ты очаровывал пачками… Варвара Савельевна к тебе как к сыну относилась, потому что ты с ее мужем в лагере был. Она для тебя на все готова была!
– Ты что вообще городишь? – покачал головой Петр. – Какой муж? Какие горчичники? Какой лагерь? Да я в жизни не был ни в каком лагере, возьми мои документы, проверь!
– Документы проверить? – тихо спросила Ольга. – Какие? Те, которые сгорели на нашем СТС «Александр Бородин», я проверить никак не смогу. А те, которые тебе Казбегов выписывал, что толку проверять? Конечно, он писал то, что ты сам говорил! Но Варвара Савельевна мне точно…
– Я не знаю, что там тебе наговорила Варвара Савельевна, дай ей бог здоровья, конечно, – перебил Петр, – но вот Валя рассказала, ты про какого-то дядю моего талдычила, якобы у меня в
– Да.
– Ну так вот – у меня нет здесь никакой родни. Ни-ка-кой! Ни к какому дяде я не хожу!
– А к кому ты ходишь? – быстро спросила Ольга.
– А по бабам! – легко отозвался Петр. – Много, знаешь, желающих, чтоб их по первому разряду обслужил молодой, красивый, не все ж такие монашки, как ты, что всех нормальных мужиков от себя поганой метлой гонят. Верно, Валентина?
У той задрожали губы, но она кивнула.
– Ладно, я ничего не хочу выяснять, – отмахнулась Ольга. – Только ты сама подумай, Валентина, что будет, если Сергей Сергеевич хоть что-нибудь заподозрит. А он рано или поздно все поймет. Я-то случайно на горчицу наткнулась и то догадалась, а он обязательно поймет. Видела, как он сегодня Алиева вывел на чистую воду? Но его он пожалеет, отправит на фронт, и все. Так же и Петра отправят. Но если кто-то узнает, что медсестра помогала раненому замаскировать самострел… Тебе же в первую очередь достанется, да еще как! Под суд отдадут. Зачем тебе это?! Что, такая любовь? К человеку, который в твоем присутствии говорит, что баб обслуживает по первому разряду?!
– Оля! – раздался в эту минуту голос Сергея Сергеевича, стоявшего на лестничной площадке. – Оля Аксакова! Я вас ищу. Срочно пройдите в кабинет главврача. Там с вами кое-кто побеседовать хочет.
И он скрылся за поворотом лестницы.
Ольга подняла ведро, взяла швабру.
– Донесешь? – глухо спросила Валентина.
– Ты с ума сошла! – Ольга чуть не уронила ведро. – Никогда. Но ты сама подумай, что дальше делать.
– И своему майору не проболтаешься? – хмыкнул Петр.
– Как… какому майору? – с запинкой спросила Ольга.
– Ну этому, которого в твоей подворотне подстрелили!
– Петя, ты помнишь, Варвара Савельевна нам жизнь спасла, и тебе, и мне, – устало сказала Ольга. – Если бы она не заставила Казбегова поехать в Саратов, мы бы тут отношения не выясняли. Нас бы уже давно на свете не было! Вот ради нее я и промолчу. И еще ради Серафимы Серафимовны…
– А это еще кто?! Что, я и с ее мужем тоже в лагере был? – фыркнул Петр.
Ольга моргнула недоумевающе. Но тут снова показался в коридоре Сергей Сергеевич, нетерпеливо замахал, и она ушла.
За сутки Поляков извелся от мыслей об Ольге. Нужно было поговорить, нужно было! Жизненно важно! Пока не пришел Храмов! Наконец-то столкнулись в коридоре, когда его везли на перевязку, но там и слова было сказать невозможно. Вдобавок откуда-то взялась Милка-Любка с каким-то прямо-таки прокурорским взглядом… Честное слово, она смотрела так, будто видела Полякова насквозь, и не его одного, а всю его родову до седьмого колена!
Впрочем, хватило бы и не семи, а только одного…
Да нет, ну откуда ей догадаться… Мало ли похожих людей!
Но догадался же Русанов…
«Русанов часто видел отца. А Милка-Любка – раза два, и то мельком. Она его забыла. Она смотрела на меня зверем потому, что заметила, как я уставился на ее племянницу! Ничего. Переживет. В конце концов, я ее люблю, а она любит меня. Я женюсь на ней!»
Так, разговаривая мысленно сам с собой, он не заметил, как прошла перевязка. Он даже о Храмове забыл – все рисовал картины, как женится на Ольге.