Несколько мертвецов и молоко для Роберта
Шрифт:
Я отправился домой, а он, подонок этот, пошлепал куда-то по своим делам, и надо сказать, что уже с двенадцати лет этот Дима состоял на учете у нарколога и психиатра. С девяти лет он нюхал ацетон и толуол по подвалам, а с одиннадцати вовсю хлестал водку и дешевый портвейн. Каждый день напивался, и все мозги, наверное, у него высохли еще в третьем классе. Иногда в технаре он сидел на занятиях как пришибленный, с бодуна, а на переменах бежал в магазин, чтобы опохмелиться. Такой это, значит, был фрукт. С третьего курса его выперли, но речь не об этом. Под утро ко мне приперлась его мать и вежливо спросила, не знаю ли я, где ее Димочка? Я ответил, что не знаю. И на самом деле не знал. Докладывать мне он, что ли, должен, куда пошел шляться? Она ушла, но на другой день явилась снова, уже с бабушкой Димы, и они снова
И тогда я по-настоящему распсиховался. В жизни так не нервничал, как в тот раз. Представляете, они думали, что я специально заманил куда-то этого придурка Диму, лишил его никчемной жизни и схоронил труп в каком-нибудь темном овраге. И они требовали, чтобы я сказал, где лежит этот вонючий труп. Было от чего распсиховаться!
Я стал ругаться самыми грязными словами, вытолкал их в шею и готов был морды набить, особенно старухе, но женщин по лицу бить, сами понимаете, последнее дело. Они пришли и на другой день, и опять было то же самое. Плакали и умоляли показать, где лежит телоДимы, пока я не прогнал их. Так они приходили несколько дней, трепали мне нервы, плакали и иногда пугали милицией. Я чуть не свихнулся тогда, черт бы побрал этого Диму, который скоро отыскался. В наркологическом диспансере увидел его кто-то из родственников и сообщил родителям. Вот подонок! Разгуливал себе спокойненько в казенной пижаме по наркологическому отделению и даже в мыслях не держал, чтобы позвонить домой. Оказалось, распрощавшись со мной, он где-то напился, попал в вытрезвитель, а потом его отправили в наркологический диспансер, где он был на учете, на принудительное лечение. Вылечишь такого подлеца, как же.
И что бы вы думали? Мать и бабуся Димы пришли ко мне извиняться, после того как он наконец-то отыскался? Хрен вот! И не подумали! Более того — разобиделись за то, что я грубил им и гнал в шею, и здороваться перестали. Наверное, ждали, когда я сам приду в ногах у них валяться.
Мамаша Димы еще раз посмотрела на меня. Презрение и брезгливость выражал ее взгляд. На голове у нее был черный платок, и на остальных женщинах в автобусе тоже были черные платки, завязанные под подбородком, и лишь у одной молоденькой, раскрасневшейся от водки девушки платок был кокетливо завязан на затылке. Пьяный водитель продолжал лихо крутить свою обмотанную синей изолентой баранку, и не знаю, как он нас всех еще не угробил.
По черным платкам мне стало ясно, что все эти люди едут с поминок. И вдруг я подумал: а не Степанова ли Диму они только что, похоронив, поминали? Вполне мог крякнуть от пьянства, и теперь у его родственников — траур. Мне так и захотелось спросить его мать: «Простите, это не ваш сыночек отбросил копыта? Сегодняшнюю ночь и все остальные он проведет на кладбище, не так ли? Не забыли положить в гроб ему пару бутылочек „антизапористого“ пивка? У мертвецов страшные запоры, тысячелетиями не ходят в туалет…» Почему-то не спросил, постеснялся, что ли, хотя и очень хотелось. Вечно меня всякая ерунда интересует. Постоянно думаю черт знает о чем.
Когда мы въехали в черту города, я попросил водителя остановить и небрежно, с достоинством сошел с палубы трехмачтового кора… тьфу ты, черт, загнул!
Потом я поймал такси. Водитель, здоровенный детина в майке (такая, знаете ли, полупрозрачная, в дырочках), потребовал расплатиться сразу. Наверное, усомнился, что у такого типа, как я, могут водиться деньжата.
Я не стал спорить. Молча сел на переднее сиденье, раскрыл сумку и засунул в нее руку. Поигрывая мышцами, водитель презрительно и устало глазел на меня и ждал, что я вытащу из своей сумки. Наверное, его достали алкаши и неплатежеспособные пассажиры, и он думал, что сейчас я достану какую-нибудь вещь, шапку меховую или фотоаппарат, и стану умолять взять эту вещь вместо денег. Честью клянусь, он уже прикидывал, жулик, стоит ли брать это барахло и, если стоит, за сколько можно его загнать. Был он очень волосатый, этот таксист, грудь и плечи все в шерсти, вдобавок прямо из дырочек его полупрозрачной майки торчала эта шерсть. Наверное, он считал, что это выглядит очень сексуально, а по мне — просто отвратительно. Смотреть — и то тошно. И без того было тошно и тоскливо, а тут еще шерсть эта торчит из дырочек полупрозрачной майки, черт бы ее побрал. Живот у водителя был огромный, словно у женщины на седьмом месяце беременности, и тоже весь в темной шерсти.
Оп-ля! Спокойно и немножко небрежно я вытащил из сумки огромный топор. Так фокусник достает из своей шляпы кролика и ждет аплодисментов. Я ничего не ждал. Да и водитель не собирался хлопать в ладоши. Он просто перестал поигрывать своими мышцами и растерянно зашмыгал носом. Дескать, насморк у него.
— Ты — мертвец! — сказал я таксисту.
Он так перепугался, что и слова сказать не мог. Волосатые руки на баранке дрожали. И губы дрожали. Решил, что сейчас я буду его убивать, а сам здоровенный, как бык. Хотя, по моему мнению, все таксисты проныры и пройдохи, только и смотрят, кого бы обобрать, работенка у них — не сахар, «То, гляди, тебя ограбят, то, гляди, тебя убьют…» Так пел когда-то Вилли Токарев. Вечно им, бедолагам, достается.
— Тебе нужны деньги? — спросил он наконец, а голос тоже дрожит. Страх, как он перепугался.
— Нет, — сказал я. — Зачем мертвецу деньги? Не бойся, не трону тебя. Может быть. Но ты все равно мертвец. Не сегодня, так завтра помрешь. Думаешь, я каркаю? Констатирую факт! Ты, наверное, лихач? А?
— Нет, я осторожно вожу.
— Ну, тогда поехали, — я назвал адрес.
Водитель врубил первую передачу. На присоске под зеркалом болталась игрушка — резиновый ежик с огромным членом.
— Можно радио включить? — вежливо спросил я. Топор я положил на колени и с озабоченным видом провел пальцем по лезвию. Топор был чертовски острый. Если надавить посильнее, можно было запросто порезать палец.
Водитель включил «Европу Плюс». Валерий Леонтьев допевал песенку про девять хризантем, а потом сразу же — «Турбо-мода», песня «Мама». Хотел было спросить, нет ли у него кассеты с Джорджем Майклом или Б. Моисеевым, но почему-то не спросил. Ехать было недалеко, все равно не успел бы послушать.
— Действительно, — сказал я, — водишь ты аккуратно. С такой аккуратностью хорошо управлять катафалком. Чтобы покойников не растрясти.
Водитель ничего не ответил. Не хотел, подлец, со мной разговаривать. Он смотрел на дорогу, и весь лоб у него покрылся капельками пота. Наверное, он всегда здорово потел. Наверное, потому и напялил эту дурацкую майку в дырочках. Как же — вентиляция.
Когда я, отпустив такси, подходил к недостроенному трехэтажному особняку, сердце в груди так и бухало. Волновался ужасно. Все думал о рыбке своей ненаглядной, представлял, чем она сейчас занимается: ужинает при свечах с голубоглазым красавчиком или опять старательно вылизывает ему геморройную шишку?