Неслабое звено
Шрифт:
Правда, пришлось долго объяснять существу, что такое «борона». Но уж когда оно поняло… Право, приятно, когда твой творческий порыв оценивают по заслугам!
Сверхкрутизна
Совместная пахота на ниве авангардной молодежной культуры окончательно сблизила Сукалева с Александровым. Поэтому, наверное, и обратился Илюша к Тоше с несколько нестандартным вопросом – сколько бы мог стоить подлинник иконы кисти Боровиковского? Там, «за бугром». Тоша хмыкнул удивленно и сказал, сколько. На том разговор закончился, продолжения же он не имел.
– Ты что, расспрашивал его специально, Александрова? – обеспокоенно поинтересовался Гуров.
– Обижаешь, начальник! Я же не вчера из детсада, – фыркнул Крячко. – Просто я всю дорогу мя-яконько направлял пьяный треп своих новых приятелей в нужную сторону. Но как тебе вопросик?
– Я уже был процентов на девяносто уверен, что иконы из церкви вытаскивал Сукалев, – задумчиво произнес Лев. – Теперь уверен на все сто. Отлично, Стас! Спасибо тебе!
– Да чего там… – Видно было, что гуровская реакция очень приятна Станиславу. – Начальство не стоит баловать, но это еще не вся конкретика!
– Так не тяни душу, что там прорисовалось еще?
Прорисовалось то, что не только Тоша, но и остальные сукалевские друзья-приятели в один голос говорили, что дурное, разлагающе-отрезвляющее, зомбирующе жлобирующее воздействие на Ильюху оказывал его новый, года полтора – два назад появившийся знакомый и – как бы это выразиться поделикатнее – спонсор. Некий Николай Иванович Воробьев. Художник, в студии которого Илюша подрабатывал натурщиком. Самого спонсора в компании знали плохо – так, появился раз или два на посиделках у Винсетты, даже выпивон с собой приносил. Однако отзывались о нем дружно, но плохо вплоть до непечатных выражений. Оба раза Воробьев слова никому сказать не давал, презрением всех обливал походя, читал совершенно чудовищные стихи собственного сочинения, а на дружескую критику в стиле «На такие стишата грех бумагу переводить. Подотрись ты своими виршами, хоть какая польза будет, и не срамись впредь! Поэт из тебя – как из Ельцина политик, от того тоже блевать тянуло…» реагировал неадекватно. Во второй раз пришлось совместными усилиями – мужик хоть пожилой, но дюжий! – с лестницы спускать. Что Сукалеву, затащившему Николая Ивановича в компанию, очень не понравилось. Но факт остается фактом: Сукалев все чаше покидал старых друзей ради общества этого надутого, бездарного болвана. Почему бездарного, если никто из присутствующих его картин не видел? А это по поведению сразу просекается, не ведут так себя талантливые люди, мы-то знаем! Завистливые ничтожества – сколько угодно, как раз их стиль. Ну… правда, пел хорошо, ничего не скажешь. Голос отличный, низкий такой баритон. Как затрендюлит «Пару гнедых» или еще какой романс – он только романсы признавал, – это, конечно, да! И гитарой виртуозно, стервец, владеет.
– По их словам, – продолжал Крячко, – Сукалев все больше попадал под влияние этого Николая Ивановича. Несколько раз получал от него деньги. Раза два – довольно крупные, по их, конечно, понятиям, но… Во-первых, эти деньги видели у него в руках, да и сам хвастал: де «друг Коля» дал; а во-вторых, на недельную гульбу всей шайке-лейке хватило в августе, еще, по словам Тоши, и осталось. Самое интересное, что когда Александров Илюшу подколол: дескать, ты прямо как содержанка, не сменил ли случаем сексуальную ориентацию? – тот шутки не принял, надулся как мышь на крупу. Затем гордо заявил, что
– Ох, как интересно. – У Гурова аж глаза загорелись. – А ведь точно, в Костиных материалах тоже было, что Сукалев последний год натурщиком работал. Адрес этого таинственного спонсора ты у творческой алкашни выяснил?
– Его – нет. А вот его студии на Маросейке – пожалуйста. Как считаешь, стоит с пресловутым Воробьевым поближе познакомиться?
– Еще как стоит. Завтра утречком соберу по нашим пажитям всю доступную информацию об этом деятеле, а ближе к обеду пойду знакомиться. В неофициальной обстановке. Видишь ли, мне бы хотелось с ним встретиться не по месту жительства, а именно в студии его, ведь Сукалев там в основном бывал, так? Очень меня интересует вид из окошек этой студии. Когда, интересно, можно этого Николая Ивановича там застать? Тут что еще интересно: медики из «Склифа» упомянули – за несколько секунд до смерти Костя Иванов пробормотал неразборчиво, в сознание не приходя, что-то похожее на «…художник… художник…». Это мне Петр рассказал, я внимания тогда не обратил, но в контексте твоих новостей… настораживает. Даже весьма.
– А мне чем завтра заняться? – поинтересовался вошедший во вкус любимой работы «друг и соратник». – Какие будут у начальства дальнейшие распоряжения? Я так понял, что к запойной богеме мне возвращаться нет нужды?
– Что, понравилось? Нет, хорошего помаленьку. Вряд ли что еще важное нарисуется, ты справился просто блестяще. Завтра у нас в оперативке пауза, антрактик небольшой. Мне надо кое-какую информацию собрать, не только по Воробьеву, еще по Набокову. Есть такой Юнес Саидович, придется встречаться с ним тоже. Иначе слишком многое неясно. Ты завтра отдыхай, приходи в себя после автономного плавания, встретимся в пятницу утром, в управлении. Часов в одиннадцать подходи к нам в кабинет, если я задержусь – подожди маленько. Теперь вот что: как твоя рука? Насколько ты ей владеешь?
– Надо же, – хмыкнул Крячко, – трогательная забота о моем здоровье. Я, признаюсь тебе, сегодня на ночь думаю снять этот панцирь. – Станислав постучал по гипсовой повязке. – Благо он снимается. Хочется выспаться по-человечески, заодно посмотреть, как и что. Не верю я эскулапам, «до Рождества до Рождества…». Небось уже зажило все как на собаке! А теперь говори, с чего это ты вдруг моей конечностью заинтересовался? Что за новую каверзу измыслил?
– Ты давай поаккуратнее, не гусарь. Но… Ах, хорошо бы, чтоб ты мог машину водить сейчас! С присущим тебе мастерством.
Не было, наверное, слов, которые бы порадовали Станислава Крячко сильнее. Тем более относительно мастерства – чистая правда ведь, водителем Стас был, что называется, от бога. Виртуозом. На своем старинном, жутковато выглядящем «Мерседесе», который в управлении иначе как «рыдваном» и «колымагой» не называли, он показывал такой класс вождения, что только ахнешь. Мало, кстати, кто догадывался, что под неказистой внешностью престарелого крячковского драндулета скрыт мощнейший, перебранный по винтику, отлаженный, как швейцарский хронометр, форсированный мотор и столь же любовно подогнанная ходовая часть.
Давно замечено, что люди – особенно это относится к профессионалам высшего класса – снисходительно воспринимают как похвалу, так и критику, если они касаются их основного рода деятельности. Но стоит затронуть их хобби… Лучше не затрагивать! Например, один выдающийся дирижер нимало не обижался, когда коллеги, а то и дилетанты критиковали его трактовки. К восторгам по этому поводу маэстро тоже оставался благодушно равнодушным. Однако тех, кто сомневался в том, что он гениальный кулинар, дирижер моментально причислял к смертельным врагам! Великолепный, талантливейший архитектор только улыбнется, услышав, как критикуют его очередной проект, но скажите ему, что рожденный им в муках фантастический рассказик не дотянул до уровня Брэдбери – ведь здороваться перестанет!